Воспоминания о флотской службе.
Я прибыл на флот совершенно непуганным лейтенантом. Настолько непуганым, что вместо мата, который ныне так врос в мой лексикон, что иногда проскакивает даже в беседах с дамами, я в те нежные годы к месту и не к месту употреблял исключительно термины «пожалуйста» и «спасибо».
Лейтенанты на флоте появляются в конце августа, после отпуска, который дается лейтенанту как последний шанс почувствовать себя человеком. А чтобы лучше чувствовалось, Родина и финчасть выделяют ему аж целых две получки. Так было, а как сегодня, в условиях фатальной неуплаты денежного довольствия – не знаю. Но в мои времена было так. После 15 рублей 80 копеек денежного содержания — дико, да. А на ресторан раз в месяц с женой хватало. И не только.
Я получил целых 440 рублей. Гуляй душа. И душа гуляла. Ездить на трамвае мы с Людой считали ниже офицерского достоинства. Только такси! Отпуск провели у её родителей в Батуми. Напротив их дома был парк под названием Пионерский, а дальше дельфинарий и «дикий» пляж. Пляж был галечный и ходить по нему босыми ногами было больно. Однажды мы долго резвились в воде и не заметили, что течение унесло нас далеко от того места, где осталась одежда. Вы бывали на Черном море в районе Батуми? Если были, то помните, что галька там лежит крутым барханом, скрывая приморскую территорию, а в обозримом пространстве этот пляж одинаков – никаких ориентиров. Не подозревая о коварном течении, мы попрыгали по острой гальке вдоль уреза воды, одежду не нашли и приняли героическое решение следовать домой в чём есть. Путь был недалёк, но смущала возможная реакция местного населения с его грузино-турецкой кровью. К счастью, батумский пляж в ту пору патрулировался по вечерам пограничниками. Пограничники нас и спасли, ибо обнаружение на берегу одежды без купальщиков привело их к выводу, что последние находятся на пути в Турцию. До тревоги дело не дошло, но определенное волнение мы разглядели издалека. Правда, чтобы добраться до своих вещей, успокоить наряд и одеться, пришлось выбираться на набережную и следовать в бикини среди нарядных отдыхающих.
После этого мы стали ходить на городской пляж. Туда было далеко, но зато по пути находился восхитительный подвальчик с сухими винами в бочках. Из каждой бочки можно было снять пробу, совершенно бесплатно, а бутылка вина с собой стоила таких смешных денег, что даже и говорить не стоит. Завершающим аккордом этого чудесного отпуска было посещение ресторана «Салхино», где мои золотые погоны и кортик, а также молодая жена (не без того, конечно), — явились залогом успеха. Естественно, я этот успех отнес на свой счет, хотя дело, видимо, было в Людмиле. К чести грузин надо сказать, что они очень тактичны в этом отношении. Кажется, даже платить за столик не пришлось, так как гостеприимные грузины засыпали нас подарками. Видимо, я отвечал тем-же, но во всяком случае, весь разгул с лихвой окупился заначенной двадцаткой. Попробуйте сейчас сходить в Грузии в ресторан, если, конечно, у вас хватит смелости туда поехать. Кому потребовалось разжигать национальную рознь?
Приятно попадать с корабля на бал. Уверяю вас, что обратный процесс просто болезнен. Началось все с того, что корабля (т.е. экипажа) просто не было. После нудного хождения в отдел кадров я был назначен на ПЛА 675 проекта (теперь можно), а мой экипаж находился в отпуске. Временно меня прикомандировали к другому, где, чтобы не мешал, сразу вручили зачетный лист и объяснили, что на пирс я могу выходить только для отправления естественных надобностей (читайте Покровского. Гальюны и их содержимое – его любимая тема). Приютивший меня экипаж, отрабатывал первую курсовую задачу, и ему было не до меня. В день моего торжественного явления они как раз сдавали задачу Ж-1 (по имитации пожара и борьбы за живучесть), а я — зеленый — оказался на борту по недосмотру вахты. Поскольку никто меня не инструктировал, а сам я, естественно, действий не представлял, то попытался отсидеться в единственном знакомом мне месте – в рубке гидроакустиков. Там я и был отловлен посредником, ибо по учению второй отсек был назначен аварийным. Меня быстренько объявили трупом, задачу не приняли, а на разборе так и говорили: «Во втором отсеке обнаружен труп лейтенанта Кутузова». Только совершенно лишенный воображения человек не представит себе отношение ко мне командования экипажа после этого случая.
Пока я лазил по трюмам, изучая лодку, и смотрел на солнце только с корня пирсов, Людмила с Алешкой проживала в гостинице. Как? Очень просто. Сначала в холле гостиницы им поставили раскладушку (вошли в положение), а когда прошла неделя, а от меня ни слуху, ни духу – раскладушку перенесли в комнату бытового обслуживания, потеснив гладильные доски. Впрочем, таких лейтенантов там было много. Причем, проживали в долг, так как самые большие отпускные все равно кончаются раньше, чем сам отпуск, а на подъемное пособие приходилось рассчитывать в первом полугодии службы. Красота, скажет сегодняшний лейтенант, который с училища знает, что получит таковое не раньше, чем переведется на новое место, такое, чтоб пришлось полностью рассчитать за предыдущее. Когда все кредиты были исчерпаны, мы стали скитаться по новым друзьям и просто незнакомым людям, более недели-двух на одном месте не задерживались. Причем необходимость нового переезда вызывала резко негативную реакцию у командования (лейтенанта — в городок?). Надо признать, что эти испытания Людмила вынесла с честью и даже поддерживала меня, когда я падал духом.
Позже, имея квартиру и холостякуя до приезда семьи, я сам ходил в гостиницу и забирал таких бедолаг к себе на постой. Это было нормальным явлением и никого не удивляло. Тогда, а как сейчас?
Однажды жена, приехав с большой земли, нашла в своих вещах чужой лифчик. Реакция представима. Просто жена очередного проживающего у меня лейтенанта еще не привыкла убирать свои вещи (а вы что подумали?).
Отпуска родного в будущем экипажа мне вполне хватило, чтобы сдать зачеты на самостоятельное управление. К чести командира Некрасова следует признать, что после того, как пеня за хранение контейнера на станции троекратно превысила стоимость его доставки, он все-таки отпустил меня в Мурманск за получением этого самого контейнера. И надо же было, что к тому времени, всего-то полтора месяца со дня прибытия, мне уже было куда завезти вещи. Сердобольное домоуправление без прописки и ордера пустило нас – три лейтенантских семьи – в двухкомнатную проходную квартиру. Вдвоем с бывшим одноклассником (впятером, если считать наших жен и Алешку) мы заняли проходную комнату.
А дальше, как верно отметил тов. Покровский, все как-то само собой устроилось. На флоте, действительно, все рано или поздно устраивается само, важно только не мешать этому процессу. Лейтенанты-соквартирники разъехались, вернулся с отпуска мой экипаж, выдали получку и подъемные – жизнь пошла. К концу года я уже ушел в свою первую автономку на 675 проекте.
Первая автономка – это этап для лейтенанта. Статус офицера он еще не приобретает, но получает полное право смотреть свысока на одногодков, в дальнем походе еще не побывавших.
Описанный этап моей жизни занял меньше года. Нежное кончилось. Я научился материться, пить неразбавленный спирт, управлять матросами и умеренно хамить начальству. Дальше дело пошло легче.
Подводных лодок 675 проекта на сегодняшний день в боевом составе не осталось, поэтому о ней можно смело писать. Это была атомная лодка1-го поколения, с крылатыми противокорабельными ракетами среднего радиуса (кажется 350 км). Ракеты помещались в восьми побортных контейнерах, которые для старта поднимались в наклонное положение. За эту особенность лодки именовались «раскладушками». Второй особенность лодок этой серии была чрезвычайно высокая шумность, за что по классификации журнала «Джейн» они были отнесены к классу «Эхо», а на жаргоне именовались «ревущими коровами».
ПЛАРК проекта 675 (до модернизации)
Лодка имела 10 отсеков, центральный пост – в 3-м, рубка гидроакустиков – во 2-ом. Поскольку целеуказание для ракет предусматривалось от самолета, позже – спутника, а управление ракетами в полете – от РЛС, антенна которой размещалась в поворотной части рубки – применение ракетного оружия предусматривалось из надводного положения. Таким образом, на этих ПЛА служили герои-смертники, но, к счастью, ни одна из этих лодок участия в боевых действиях не принимала.
При освоении корабля гоняли нас, лейтенантов, нещадно. Зачеты на допуск к дежурству принимал лично командир БЧ-5 Миша Гершонюк, знаменитый тем, что однажды пытался сесть в автобус в форме и зеленой фетровой шляпе. Каждую систему корабля надо было вычертить на память, а затем показать по месту. Миша, старый и толстый, не ленился пролезть в любую шхеру, где прятался нужный клапан. Как правило, очередной вопрос он закрывал с 4-5 предъявлений. До сдачи зачетов лейтенанту схода нет – это закон. Кроме того, существовал и такой стимул: на служебном совещании старпом поднимает тебя и говорит, обращаясь к остальным офицерам: «Вот лейтенант, он не сдает зачеты, вы все дежурите за него….». Но и допущенные не расслаблялись. Снимал Миша с дежурства нещадно – сам, хотя такое право дано только командиру и старпому. Семьи Миша не имел, и с лодки его обычно выводила вахта, пьяного в то самое место, в которое его при этом толкали. Каюта у него была во втором (на 675 проекте этот отсек аккумуляторный). В каюте имелась встроенная цистерна «шила» (спирта), и после вечернего доклада Миша к ней присасывался. Часа через два дежурный обнаруживал дым во втором — смелый Миша закуривал, несмотря на водород. После чего его обычно и выгружали на пирс.
Эпизод. Лодка в навигационном ремонте, в Малой Лопатке. Лето, расслабуха. Вахта греет животы на пирсе, а в центральном – дежурный по ПЛА лейтенант Кутузов, все системы корабля – по — базовому. Ожил «Каштан» (боевая трансляция): «Командир БЧ-5 вызывает дежурного». Прихожу, докладываю. Миша из заветной цистерны нацеживает полстакана, сует мне, возражений не приемлет. Отказаться не смею, выпиваю, бросаюсь к раковине запить, закуска не предложена. И вот тут вспоминаю, что пресная система отключена. Миша, очень спокойно: «Понял, лейтенант? Вот так я и мучаюсь».
Эпизод. Место и время действия то — же. У меня работают гражданские специалисты. Матчасть восстановлена, и я достаю «шило». Мы только что с моря, и я привык, что из крана в гальюне течет пресная вода. Развожу, ребята чокаются, быстро выпивают и еще быстрей исчезают. Поднимаюсь за ними и обнаруживаю всех, сидящих рядком в орлиной позе на корне пирса.
Резюме. Забортную воду пить можно, я сам выпил целый плафон при крещении в подводника, но разводить ею «шило» — нельзя категорически.
Непосвященному человеку не понять, что училище не готовит офицера. Училище готовит инженера, причем – военного инженера, который отличается от гражданского инженера так же, как военврач отличается от врача.
Анекдот. Что такое военврач?
Во-первых, это не врач.
Во-вторых, не военный.
Инженером я стал довольно быстро – жизнь заставила. В заведении у меня находился гидроакустический комплекс, радиолокационная станция и станция радиолокационного целеуказания, и вся техника требовала рук. На локации у меня сидел мичман Шурик Арбузов – этакий кругляш, которого после автономки пришлось подталкивать в попу, чтоб прошел через верхний рубочный люк. Но дело он знал туго, и забот с локацией у меня не было. А вот акустикой не занимался никто, и, следовательно, пришлось осваивать мне. На флоте говорят: «Не можешь заставить других – делай сам». Я освоил матчасть настолько, что мой преемник еще года четыре, после моего ухода на новый проект, приходил за консультациями.
Офицера училище вообще не готовит. Офицерами становятся или не становятся. Мне случалось встречать офицеров, которые не стали таковыми, даже дослужившись до полковника. Офицер – это как раз тот, кто может заставить других, чтоб не делать самому. Впрочем, суровая школа училищ а становлению офицера весьма способствует. Студент – так и остается пиджаком или военнопленным, сколько бы ни прослужил; из курсанта, за редким исключением, офицер получается. Из меня он начал получаться где-то года через два, к первому офицерскому званию старший лейтенант.
Стояли мы тогда в губе Нерпичьей, в просторечии Падловка. Это потому, что жизнь и служба в Западной Лице и без того не сахар, а в Падловке вообще служишь как падла. Автобус и крытый грузовик-скотовоз брали с бою, но не забывали о субординации, так что лейтенантам место не всегда находилось. Но здоровые, молодые инстинкты брали своё. И слинять после отбоя, чтобы 9 километров лупить по сопкам до городка, для меня не было проблемой. Обычно мы, молодые лейтенанты, объединялись для совместного похода, особенно зимой, когда запросто можно было заблудиться. Вы не бывали зимой, ночью в сопках Заполярья? И не бывайте, если вы не идиот или не молодой лейтенант, отравленный спермотоксикозом.
Вообще, база Западная Лица (ныне город Заозерный) включает в себя четыре пункта базирования: губу Большая Лопатка, предел наших мечтаний, ибо в то время там базировались современные корабли, с такой же идиотской службой, но до городка всего 4 км по дороге; губу Малая Лопатка, где базировался плавзавод и служба была не такой идиотской; губу Нерпичью (Падловку) – 14 км по дороге или 9 по сопкам; губу Андреева, когда-то служившую для перегрузки ядерных реакторов, а в мою бытность там перегрузку уже не делали, хранили отработанные ТВЭЛы (тепловыделяющие элементы реактора). ТВЭЛы там висели в необслуживаемых хранилищах на специальных хомутах, которые постепенно гнили и падали на дно хранилища. Но те, кто об этом знал — молчали. Со временем, когда я уже служил в Сосновом Бору, отработанных ТВЭЛов на дне накопилось столько, что они немного превысили критическую массу, и специалистам осталось только удивляться, какой искры не хватало для взрыва, на фоне которого Чернобыль показался бы легким фонтанчиком. Молчать стало невозможно. Срочно изыскали толковых ребят, которые эти Авгиевы конюшни разгребли. Руководители получили Геройские звёзды — и заслуженно, матросики – облучение, но мировая общественность ни о чём не узнала. Вернее, узнала, но поздно. Это так называемое «дело Никитина» (или «дело Беллуны»). Но в то время, о котором я пишу, губа Андреева служила местом ссылки для тех, кто умудрялся перекрывать даже те, весьма лояльные нормы спиртопотребления, и потому называлась Алкашёвкой.
После двух лет службы, автономки и ремонта в Полярном, я обнюхался, распустил хвост и перья, стал считать себя человеком. А человеку хочется жить по человечески. Достала вечно неисправная матчасть, захотелось перебраться в Большую Лопатку, послужить на новой технике. Как раз подвернулось новое формирование на ПЛА 2-го поколения, и я ушел начальником РТС.
Новое формирование- это так называемый большой круг: полгода экипаж формируют, а затем посылают на учебу в учебный центр- еще год, затем полгода дуракаваляние до отъезда на завод- это называется стажировка на флоте. Стажировка — хорошее время: сидишь себе в казарме, нет матчасти – нет ответственности. Время от времени тебя прикомандировывают на выходы в море, иногда флагманский за себя оставляет – не потому, что ты самый умный и опытный, а потому, что больше некого. Корабельного офицера командиры в штаб отдают не охотно, а с формирования — пожалуйста.
Процесс формирования экипажа — тоже не плохо. Конечно, по мере назначения командования, врастания его в дело постепенно начинается процесс закручивания гаек, в основном путем изыскания занятий для личного состава. Старпома нам назначили в последнюю очередь, а зама сразу. Поэтому мы активно начали изучать идейно-теоретическое наследие. Это золотая жила. Все сидят и пишут конспекты. Сход на берег через конспект. Но конспект – не матчасть, в худшем случае его можно залить – скажем, коньяком из незакрытого графина, как со мной однажды случилось. Но это редко. Так, что законспектировав очередной том очередного классика и послонявшись для порядку по казарме часиков до 22-х, можно было рассчитывать на сход. К тому времени у нас родилась Аленка, и мы успели получить новую квартиру, в которой впоследствии практически и не жили. Аленка родилась в Лице, где врачи успешно занесли ей сепсис. А что вы хотите? Ведь это наши врачи – наши жены, которые годами ждали возможности устроиться по специальности и эту самую специальность тем временем забывали, а когда трудоустраивались – оказывалось, что муж уже выслужил все немыслимые сроки и дело к переводу. Так что врачи и учителя у нас долго не задерживались. Так вот про сепсис. Людмила с момента рождения Али так из больницы и не выписалась, и началась их эпопея из одной больницы в другую, пока в Мурманской областной Аленке не перелили мою кровь. Можно сказать второе рождение. Вообще до 3-4 лет Аленка росла слабым ребенком, не вылезала из больниц, особенно в Ленинграде.
Учились мы в Обнинске, под Москвой. Сейчас, когда я сам стал преподавателем с солидным стажем, я имею право заключить, что наши наставники себя не слишком обременяли, т.е. не мешали нам получать знания самостоятельно. Однако полученного багажа нам вполне хватило для освоения корабля. Остальное время посвящалось культуре. Надо признать, что в этом смысле учебный центр оказывал действенную поддержку. Политотдел был в силе, а бензин не считали. Так что каждый месяц нас возили в Москву или Подмосковье, дабы дать культурный заряд на всю последующую службу. Даже в Звездный городок возили. Я думал, там космонавты толпами бродят, как собаки по весне – ан нет. Такие же люди живут, так же за дефицитом давятся, а про космонавтов только рассказывают: «Вон за теми окнами Валентины Гагариной квартира, а сама она в Москве. Вот по этим кирпичам ступала нога Поповича …»
Отучились мы, и обратно на Север – стажироваться. Но об этом я уже упоминал. А потом корабль строили в Ленинграде, достраивали в Северодвинске, потом еще автономка, затем Академия и четыре года в штабе, опять автономка и, наконец, перевод в Сосновый Бор.
Преподаватель УЦ Е.В.Кутузов г. Сосновый Бор
Судоремонтный завод в Полярном, плавказарма – та самая, которую живописал Покровский. Ноябрь, ночь. В каюте сидят два лейтенанта – автор этих строк и штурманенок Боря. Они говорят о службе. Это такая примета – трезвые офицеры говорят о женщинах, пьяные о службе. Мы сидим давно и говорим о службе. Бутылки и окурки выбрасываем в иллюминатор – море все скроет. Утром оказалось, что акватория за ночь замерзла, и под бортом оказалась горка бутылок и окурков… все узнали содержание нашего разговора.
Гнали мы лодку Беломоро-Балтийским каналом, из Ленинграда в Северодвинск.
Дело было в ноябре, а шлюзы зеки строили тесные- лодка в доке вместе с буксиром не помещалась. Поэтому шлюзовались так: сначала шлюзовался буксир, выходил своим ходом на чистую воду, затем экипаж, равномерно разделенный на две части по берегам канала, на тросах затаскивал в акваторию шлюза док с лодкой (бурлаки на Беломорканале) и ждал заполнении шлюза. После открытия ворот буксир принимал конец, а док принимал нас. Дело было в ноябре, погода далеко не летняя, а одежда далеко не зимняя – ватник поверх костюма РБ (это такой разовый костюмчик, его следует выбрасывать, а мы стирали и носили от задачи до задачи). И началась у нас эпидемия гриппа, да не простого, а испанки. Жуткая штука, доложу вам. Жар такой, что человек совершенно утрачивает контроль над организмом и своими действиями. А вместо безобидного насморка – понос, желудок расстраивается совершенно, происходит обезвоживание организма. Этим грипп и опасен. Сижу в центральном, дежурю по кораблю, смотрю со средней палубы выползает штурманский электрик. Гальюны на лодке закрыты, по нужде ходили в гальюн дока, вот его туда и понесло. Глаза закрыты, идет, как сомнамбула. Доходит до вертикального трапа, берется за него и в этот момент послабление желудка и происходит. Из него льется и пахнет, а силы, по мере излияния, его оставляют, и, держась за поручни, он под трап съезжает на колени. Тут моя вахта его подхватывает и тащит вниз. Я как то этой испанки избежал. Просто на период докового перехода назначили две штатных вахты, мы заступали через день и концы не таскали.
Зато достала меня зубная боль. Разболелся зуб, а у врача – на доковом положении — никаких инструментов. Как раз проходили мы Надвоицы. Там шлюзовая операция долгая, подошли вечером, шлюзоваться утром, вот командир и отпустил нас с врачом на берег, в больницу. Тагир, наш врач, меня сразу предупредил, что вероятность дежурства стоматолога невелика. А я готов хоть к ветеринару. Нашли больницу, достучались –дежурит, конечно же, не зубной. Звонить ему отказались, случай то не смертельный. Вернулись мы с доктором на корабль, а командир ему ставит задачу – меня в строй ввести любым способом, пол-экипажа с испанкой лежит, концы таскать некому, а я еще и дежурить должен. Взял Тагир тогда у старпома стакан спирта, а у механика плоскогубцы. Полстакана мне для анестезии, в полстакане плоскогубцы сполоснул, и зуб мне вырвал. У меня вместо него сейчас коронка, могу показать.
В первой автономке у меня со стулом были проблемы, в смысле естественных отправлений. Это потом я поумнел, стал физические упражнения делать, а в первой – ленился. Двигаешься мало, по маршруту койка (она у меня в рубке гидроакустиков была, а не каюте) – боевой пост – кают-кампания.
Вахту я нес в БИПе — боевом информационном посту. Это громко так называется – пост, на самом деле в центральном выделили закуток, где стоял прокладочный планшет.
Центральный пост «К-502». Вахтенный офицер БИП Е.В.Кутузов
Шли мы в Средиземное море. Маршрут в Атлантике специально выбирали подальше от судоходных путей, так что акустики иногда сутками докладывали: «Горизонт чист», а это значит, что и мне работы нет. Вот мы с планшетистом и отсиживали свое на посту, иногда отсыпались по очереди. А в центральном стояла у нас всегда банка с сухарями и бутылка фруктового экстракта. Разведешь такой экстракт водой – лучше Херши. Но если этим напитком запить ржаные сухари, то в кишках такой экстракт получается, что в гальюне, кроме звуков, ничего произвести не можешь. Смех смехом, а с такой особенностью организма кое-кого и с плавсостава списывали. У меня-то все прошло естественным путем, только ржаные сухари я с тех пор не ел.
В автономку взяли мы апельсины и мандарины, последних больше. Вот и решил помощник выдавать апельсины на кают-компанию, мандарины на бачки матросам. Это вызвало здоровую зависть. Мой метрист — фамилию забыл, но не русский – возмущался: «Почему охфицерам опелсины, а нам мандарины, опелсины — оне полезны».
На ПЛА 1-го поколения кислородных установок не было. Были регенерационные пластины в переносных установках, которые дважды в сутки приходилось перезаряжать. Банки с этими пластинами – комплекты Б-64 лежали у нас везде, даже в каютных шпациях, и все равно их не хватало. Поэтому в середине автономки наши лодки всплывали на дозагрузку. Организовывали нам точку встречи в Средиземном море, корабли 5-й эскадры нас окружили, чтобы враг не догадался, и мы всплыли. Ждали, конечно, всплытия, как манны. Сигареты заранее готовили. Всплыли ночью, теплынь, весь горизонт в огоньках – это нас сторожат. Подошли к плавбазе, стали грузиться. А у эскадры учение было запланировано с нашим участием, по звукоподводной связи. Засадил я подряд штук 5 сигарет и зеленый спускаюсь вниз. Мутит, зато до конца автономки накурился. А у рубки меня флагманский эскадры ждет, чтобы по учению проинструктировать. А мне не до инструктажа, до койки бы добраться. Сдал я ему своего старшину команды и залег. Вскоре мы закончили загрузку, погрузились и стали маневрировать по плану, согласно учению. А я все учение в койке пролежал, спасибо старшина команды не подвел.
Не знаю почему, только из автономки мы пришли сразу в Малую Лопатку. Привязались, побратались с командованием, вахту выставили и выводиться стали, а свободных по домам отпустили. Я не в смене и не на вахте, в число счастливчиков попал. Стал форму надевать – не лезет. Китель еще туда — сюда, а брюки не застегнуть выше третьей пуговицы. Так и застегнулся, лишнее подвернул на живот и вперед. А от Малой Лопатки до Большой, откуда автобусы ходят, три километра и все в гору. Двигался я с посадками метров через сто, два часа до Большой Лопатки добирался. Потом еще с неделю ноги при ходьбе болели, за это время и вес в повседневном служебном ритме сбросил, застегиваться начал.
Вторую автономку я делал на 671РТМ проекте (щука). Задача у нас была – действовать в назначенном районе Центральной Атлантике.
Моя вахта в центральном посту, на БИУС. А около БИУС стоит кресло командира, и он там дремлет спиной ко мне. Изредка просыпается, вахту центрально ерошит и опять задремывает. У командира над головой висит самописец станции измерения скорости звука – т.е. контроля гидрологического разреза, и он в моем заведовании. От гидрологии в очень сильной степени зависят поисковая эффективность нашей лодки, поэтому контроль гидрологии мы производим при каждой возможности. Пока шли Баренцевым и Норвежским морем, забот не было. Самописец рисовал классическую палку, иногда с перегибом – все, как в книжке. А в Гренландском море мы вошли в пределы Гольфстрима, и здесь самописец взбесился. Такие каракули стал выдавать, что ни какой типизации не поддаются. Самописец у командира перед носом, поэтому сразу вывод: «У вас матчасть неисправна!». Пытался я объяснить, что в этом районе гидрология такая из-за перемешивания водных масс теплым течением, без результата. Пришлось самописец переключить в режим грубого измерения, тогда командир удовлетворился. И я успокоился, а зря. Наблюдали мы интересное явление – тонкая структура называется. При тонкой структуре среда такие изменения в условия распространения энергии вносит, что никаким прогнозным оценкам не поддаются. На оси подводного звукового канала достигается сверхдальнее обнаружение шумящих объектов, а экранирующий слой может исключить обнаружение даже в ближней зоне. Но я это потом, в Академии, узнал, а тут только потел от вопросов командира. Явление тонкой структуры и сейчас мало изучено, а в училище я о таком и не слышал. Как было объяснить, почему рыбаков на Джорджес- банке мы почти за двести миль слышим, а транспорт обнаружили едва не над собой.
Явлением этим я всерьез занялся после Академии, в автономке на «Комсомольце». Набрал статистики, написал статью (её потом в журнале ЦКБ «Рубин» опубликовали) и до сих пор этим материалом пользуюсь. А ведь мог и раньше выводы сделать, если бы самописец не загрубил.
Сосед наш по лестничной площадке, Боря Максимов, служил в Алкашевке. От него я эту историю и услышал.
Стал Борин сослуживец в летне-кобелиный сезон делать ремонт в квартире. Летом в Лице мужики всегда делают ремонты – это им жены завещают, убывая в теплые края: и семье польза и мужик от дурных мыслей не мается. А для компании Бориному сослуживцу был оставлен кот. Вот закончил наш герой с обоями, перешел к покраске пола. Чтоб стиркой впоследствии не маяться, разделся до трусов и полез с кистью под батарею отопления. В таком нетипичном положении все, что у мужика обычно в трусах спрятано, как правило, вываливается. А в это время кот нашлялся и домой явился. Дверь была не заперта, кот ее толкнул и вошел, за собою дверь не закрыв. Кот некоторое время полюбовался колеблющимися колокольчиками, а затем подкрался сзади и толкнул их лапкой, понравилось ему, стервецу.
Хозяин от неожиданности сильно боднул батарею, да так, что голову об её ребро разбил и от этого сознание потерял. Коту стало не интересно, и он ушел на кухню. А в это время к хозяину друзья пришли, выпивку принесли. Для выпивки, как известно, нужна компания, и чем она больше – тем разговор содержательней.
Дверь была приоткрыта, друзья вошли и наблюдают: хозяин квартиры с разбитой в кровь головой лежит под батареей, в квартире никого, дверь открыта. Какие выводы? Вот те самые, про криминал. Не знаю, сколько друзей было, но они разбились на две партии, одна хозяина квартиры стала выносить на самодельных, тут же сымпровизированных, носилках, вторая то ли злоумышленников ловить отправилась, то ли скорую с милицией вызывать. От транспортировочных действий пострадавший очнулся, и, не слезая с носилок, историю ранения поведал. Носильщиков разобрал такой смех, что они раненого уронили на лестничной площадке, и он в падении сломал ногу – на этот раз фактически.
На счастье, тут как раз и «скорая» подоспела, вызванная второй партией, так что в госпиталь наш герой все-таки попал. История анекдотичная, но фактически изложена мной в сокращенном варианте, потому что Борина реакция при рассказе была, естественно, аналогично изложенной.
Вы, возможно, слышали историю о том, как один офицер работал с растворителем (ацетоном, бензином….). Работа не получилась, испорченный растворитель пришлось вылить в унитаз, на который, впоследствии, расстроенный работник сел, естественно, с сигаретой. Последствия легко представимы. Кстати, знание этого анекдота выручило меня однажды, возможно, от аналогичной ситуации.
На корабельную практику нам, курсантам, выдавали белые парусиновые робы. Джинсы в ту пору только входили в моду, стоили сумасшедших денег, а штаны от робы после стирки в растворе ацетона и небольшой подгонки превращались в прекрасные джинсы. На практике я сэкономил новые штаны и в отпуске решил реализовать этот план. Для начала замочил их в растворе ацетона … и забыл. Когда вспомнил – в тазу плавали бесформенные лохмы. Все пришлось вылить, но я-то был умный. Вылил не в унитаз, а за окно, (жили мы тогда в Ломоносове, на улице Приморской, на первом этаже).
Вспомнилась мне эта история в связи с фактическим случаем, происшедшим с моим сослуживцем, управленцем Сережей Мозговым. Когда мы ремонтировались в Северодвинске, Сережа нашел себе девушку. Обычный случай, но Сережа решил с Нелей развестись и на той жениться. Тем более, что девушка забеременела, а у Нели детей не было. Пришли мы в Лицу после ремонта – у Мозговых развод. Сережа собирает вещи, ненужное сжигает в титане ванной (такие у нас стояли в старом жилом фонде, где Сережа жил). Действия, естественно, производятся в возбуждении, потому что на фоне скандала. И в таком возбуждении Сережа не заметил, как сунул в титан рубашку с ружейными патронами в кармане. Сережа был охотником.
Патроны взорвались. Сережу сильно опалило, чудом не пострадали глаза. В общем, на фоне этого несчастного случая семья сохранилась.
На флоте с этим делом действительно проблема. Двадцать шестой календарный год дослуживаю и ежемесячно расписываюсь в телеграммах и бюллетенях о том, что действительно ознакомлен с ситуацией, в которой очередной раз искалечили личный состав. Прямо как божья кара: хозяйка может всю жизнь гладить утюгом, из которого сыплются искры, провод голый и вилка болтается — и ничего. Но стоит матросу взяться за утюг, обиркованный, с замеряемым регулярно сопротивлением изоляции, ежедневно осматриваемый ответственным лицом – как его тут же убивает током. И что интересно, если верить бюллетеням по травматизму, такие случаи происходят исключительно с разгильдяями, которые отлынивают от авральных работ, чтобы подготовиться к увольнению.
Корабельную практику после первого курса проходили мы на крейсере «Мурманск». Обустроились и повылазили на палубу с разинутыми варежками – интересно, крейсер все-таки. В это время у матроса, который что-то очищал от краски на высоте, выпадает зубило и, просвистев метров тридцать, намертво прибивает к деревянной палубе крейсера «гад» (ботинок) Сережки Барлина. Попади оно в голову – прошило бы насквозь. А так — в ботинок, который, естественно, размера на два был больше. Так что зубило пришлось в носок ботинка, а нога почти не пострадала. Пострадавший отделался легким испугом. А у товарищей это событие вызвало гомерический хохот. Смешно было дуракам. А то, что имело место грубейшее нарушение техники безопасности, едва не приведшее к трагедии — никому не пришло в голову. Матроса даже не наказали.
На этой практике был вместе с нами курсант Юра Перельман. По свойственной этой нации задумчивости он однажды, поднимаясь из кубрика на палубу, не поставил на стопор крышку люка. Крышка сорвалась. Дала Перельману по его пейсатой голове. А когда Юра навернулся на ступеньки, краем крышки об комингс ему отсекло верхнюю фалангу указательного пальца – того самого, которым военнослужащий должен нажимать на курок. Тут уж не легкий испуг, тут серьёзный травматизм со всеми вытекающими последствиями.
Недавно встретил я Юру в Петергофе. Описанный случай помог ему демобилизоваться в первой волне демократических сокращений армии, причем по состоянию здоровья, т.е. с 60-тью окладами и пожизненными льготами. И сейчас он крутой бизнесмен. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
А полоса травматических несчастий на описанном случае у Сережки Барлина не кончилась. В период его командирства во время погрузки боезапаса щитом волнореза отрезало руку у матроса технического экипажа. Матрос, конечно, сам варежку разинул, но, с другой стороны, порядка то должного не было. Зато, на счастье командира, пострадавший был проинструктирован и роспись его в соответствующем месте имелась.
Еще, помнится, у него же на корабле убило током гражданского специалиста. Работая под напряжением неизолированным инструментом, он приложился кормовой частью к приборным шкафам за спиной. С трудом верилось, что две маленькие точечки на указательном пальце и правой ягодице – причина смерти цветущего, двухметрового роста парня.
Человек, конечно, царь природы. Но как подумаешь, насколько этот царь беззащитен и уязвим, и сравнишь его с тараканом или клопом – становится просто обидно. За царя.
В службе моей их было несколько. Но запомнились два – на К-1, моей первой подводной лодке, и на «Комсомольце».
Как я упоминал, службу офицерскую начал на 675 проекте, на этой самой К-1.
Лодка была старая, хотя за год до моего прибытия прошла капитальный ремонт с модернизацией. Для лодок этого класса и поколения предельной глубиной были 240 метров и испытать корпус на этой глубине следовало при отработке второй курсовой задачи. Помню, что предстоящее испытание не представлялось ерундой даже ветеранам экипажа, который к тому моменту обновился более чем на 50%. Нам, молодёжи, тем более было страшновато. Особенно угнетало присутствие большого числа кораблей – обеспечителей, думалось, что такие серьезные приготовления – не к добру. Но вот вышли в точку, спустили вниз вахту, задраили люк — и тишина. Ни команд, ни сигналов. Сидим по боевым постам и не знаем, что происходит.
Происходил последний инструктаж командира — старшим. Наконец команда: «Принять главный балласт, кроме средней». Лодка 675 проекта – кингстонная, т.е. для заполнения цистерны требовалось открыть кингстоны в нижней части цистерн и клапана вентиляции в верхней, для стравливания воздушной подушки. Управление кингстонами и клапанами вентиляции производилось из центрального поста, вручную, и представляло собой весьма сложную операцию, поскольку требовало от трюмных большой сноровки. В зависимости от квалификации, трюмный мог сразу провалить лодку на запредельную глубину, а мог, принимая в цистерны порциями, положить её на заданный горизонт мягонько, как в ладонях. Наш старшина команды трюмных (к сожалению, забыл его фамилию) в своем деле был ас. По расхожему выражению, он служил столько, сколько не живут и все на одном корабле. Вообще в те годы – семидесятые – на кораблях служило много ископаемых мичманов, встречались даже участники войны. Таких мамонтов, особенно боцманов и трюмных – командиры лелеяли и холили, таскали за собой при переводах и полагались как на маму. Так вот, наш старшина – трюмный, был из таких.
Отвлекшись от темы, скажу, что мамонтов на флоте не осталось. Мамонты – они ведь не дураки были. Сознательно денежки зарабатывали. Иной мамонт больше командира получал, но и служил не за страх, а за совесть. Кроме денег, в эпоху тотального дефицита, мамонту полагались всякие блага, в виде машины, гарнитура, женских сапог и прочего – сразу после политотдела. В 88 –м году, когда я переводился, на машинах в нашей дивизии ездили только две категории военнослужащих: политрабочие и старые мичмана. Штаб и командиры перемещались пешим порядком. Как, впрочем, и сейчас. Только политотделов больше нет, воспитатели дефицитов не распределяют, старые мичмана разбежались. На машинах теперь ездят накачанные молокососы и свысока поглядывают на нищих подводников, пылящих пешим порядком. О времена, о нравы.
Но вот приняли балласт в цистерны, удифферентовались на перископной глубине. Момент погружения под перископ связан для меня всегда был сладостно – жутким ощущением, чем-то вроде оргазма, когда комок перекатывается по всему позвоночнику от шеи до копчика. При погружении корпус лодки издает некий слабо слышимый звук, который вернее всего можно назвать пением. Сначала резкий удар – хлынула вода в цистерны, затем что то вроде «у-у-у-у-у» и кажется, что это очень долго и в сознании возникает глубинометр, считающий метры до грунта, и комок по позвоночнику покатился, покатился … но вновь удар (закрылись клапана вентиляции) и команда: «Глубина перископная. Осмотреться в отсеках». И все — схлынуло.
Мое место – в рубке акустиков, задача – поддерживать звукоподводную связь с обеспечителем. Лодка погружается на рулях, медленно, осматриваемся в отсеках через каждые 10 метров. До 150 метров погружение шло нормально, глубже – потек клапан сравнивания давления на спасательном люке 1-го отсека. За 100 метров – началась фильтрация воды по сальнику уплотнения выдвижного устройства РЛС. Но это мелочи, которые никого не пугают.
Эти мелочи отрыгнулись мне позже, в автономке, когда капельная течь по клапану люка, скапливаясь под обшивкой подволока, обернулась ведром воды, внезапно хлынувшим на кабельные трассы гидроакустического комплекса, и вывели его из строя на несколько дней. Формально эти дни, пока я устранял неисправность, лодка была без глаз и ушей и подлежала возвращению в базу, а непосредственные виновники – до автора этих строк включительно – строжайшему наказанию. Но – замяли, даже от особиста скрыли.
А пока я радовался, как молодой щенок, своему первому погружению. Пока дифферентовались на рабочей глубине, нам, молодым, невзирая на чины, полагалось крещение.
Крестили старослужащие матросы – годки, в том числе и нас, лейтенантов. Состояло крещение в том, чтобы выпить морскую воду из плафона, снятого с одного из светильников в первом отсеке. На нарушение субординации никто не обижался, ведь самим актом крещения годки признавали наше офицерское право командовать ими. Я стоически одолел свой плафон, вода, помню, была скорее горькой, чем соленой и пилась, вопреки ожиданиям, без отвращения. Во всяком случае, это первое погружение запомнилось мне, как большая радость. Радость – искренняя- была и в отсеках и в центральном посту. Потом на проходной палубе второго отсека матросы натянули нитку, которая лопнула от освобождения корпуса при всплытии.
Всплывали уже смело. Благодаря обеспечителям, обстановку на поверхности знали, а потому продулись уже метрах на двадцати, имитируя аварийное всплытие. Опять удар, свист воздуха в цистернах и все, наверху. После этого я по настоящему почувствовал себя подводником.
На К-276 – известном «Комсомольце» — нитки в проходах натягивать не было смысла. Реакция корпуса на обжим была очевидна – корпус после 300 метров начинал так потрескивать, что, казалось, вот — вот не выдержит. Особенно хорошо прослушивался обжим корпуса во втором – жилом отсеке. На первой палубе второго отсека размещалась кают-компания офицеров и душевая. Вот из душевой особенно хорошо прослушивался этот леденящий душу треск. Насколько мне известно. Максимальная глубина, которой достигал «Комсомолец» (в своем жизненном цикле конечно)- это глубина 1020 метров. Это без меня, врать не буду.
Е.В.Кутузов во 2-ом отсеке «Комсомольца»
Но я тогда находился на подводной лодке, которая это глубоководное погружение обеспечивала. Испытания проводились в Норвежском море, сами мы находились на глубине 400 метров и поддерживали с «Комсомольцем» гидроакустическую связь.
Я участвовал в погружениях на рабочую глубину 800 метров. В 1986-87 году в качестве офицера штаба я ходил на этой ПЛА на боевую службу.
Фото из книги «Тайны подводных катастроф», К.Мормуль Стоят слева направо: Капитан-лейтенант Евгений Сырица, особист; Капитан 2-го ранга Олег Гущин – командир БЧ-5; Капитан 2-го ранга Евгений Кутузов – флагманский специалист дивизии; Капитан 2-го ранга Виктор Ключников – старший помощник командира; Старший научный сотрудник 1-го НИИ МО Сергей Корж Сидят: Заместитель главного конструктора подводной лодки Александр Стебунов; Капитан 1-го ранга Александр Богатырев – заместитель командира дивизии; Капитан 1-го ранга Юрий Зеленский – командир подводной лодки; Капитан 2-го ранга Василий Кондрюков – заместитель командира по политчасти
Кроме типовых для этого класса лодок задач перед нами стояла и такая – испытать работу систем и механизмов при длительном плавании на рабочей глубине. Естественно, обеспечители и спасатели не предусматривались, речь шла о штатном режиме деятельности ПЛА. Однако, мы — то, конечно, подстраховывались как могли. Еще раз все проверили, погружались с минимальным дифферентом, сдерживали лодку через каждые 100 метров для осмотра отсеков. В общем, музыка долгая, часа на четыре, личный состав, естественно, на постах – по боевой тревоге. Сначала страшновато было, ведь случись что – никто не поможет. Потом надоело бояться, люди потихоньку оттягивались с постов, кое-кто уполз в каюты – благо контроля нет. На рабочей глубине слинял и я – мое дело было пассажирское, свою задачу выполнил и в койку. Поскольку весь период погружения я просидел в центральном посту, то леденящих душу потрескиваний корпуса не слышал, а в дальнейшем мы к этому так привыкли, что и внимания не обращали.
Запомнилось другое, пиллерс у наклонного трапа (полая титановая труба толщиной в хорошую ляжку) между первой и жилой палубой второго отсека в результате обжатия корпуса приобрел сложную форму вроде буквы «S». и в верхнюю щель, образованную вспученной переборкой каюты и изогнутым пиллерсом, просунулась по щиколотку голая нога безмятежно спавшего на верхней койке лейтенанта – штурманенка. При всплытии, особенно аварийном, эта нога была бы расплющена между переборкой и пиллерсом.
В дальнейшем, осмелев, мы смело погружались на рабочую глубину (800 м), даже не повышая готовности, и каждый раз переборка и пиллерс так же деформировались, но восстанавливались без последствий на глубине метров 400-500. Штурманенок так же продолжал спать на своей койке, если погружения приходились не на его вахту, но во избежание увечья раздобыл еще одну подушку и держал её в ногах, закрывая опасный угол.
Партсобрание на К-278 («Комсомолец»). Стоит Е.В.Кутузов
В переводе, не знаю с какого, это означает «неодолимая сила». Моряки по сути своей суеверны и признают объективное существование «форс-мажор». В том или ином виде этой темы касались все писатели – маринисты: Соболев, Конецкий, Колбасьев. Даже в официальных документах признается объективное существование этого явления. Например, в акте Государственной комиссии о причинах гибели ПЛА «Комсомолец». Перечислив более чем на 100 страницах воздействовавшие на ПЛА аварийные факторы, авторы приходят к выводу, что именно цепная реакция их возникновения и не была предусмотрена конструкторами, т.е. возник именно тот самый форс-мажор.
В моей служебной судьбе форс-мажор не имел такого фатального значения, однако проявлялся неоднократно.
Свежепостроенная подводная лодка К-502 проходит заводские ходовые испытания в Белом море. Цель ЗХИ – проверить, что ПЛ способна плавать в надводном и подводном положении. Наша лодка успешно это доказала и мы в надводном положении следуем на базу. За бортом летняя беломорская ночь, видимость полная, море – штилевое. На борту вместе с заводчанами два экипажа, соответственно, два командира: капитан завода и наш командир. Известно, что разделение ответственности рождает безответственность, поэтому наш командир засиделся в кают-компании, передоверив управление кораблем нам: вахтенному офицеру Эдику Мартинсону, вахтенному офицеру БИП – мне, и вахтенному штурману Игорю Федорову. Игорь в рубке, а мы с Эдиком на мостике и заняты обычным флотским трёпом.
На мостике ПЛА «Волк» 971 проекта. Белое море. Слева Е.В.Кутузов
В 2,5 милях по правому борту параллельным с нами курсом следует «рыбак», который тоже идет на базу и потому на его борту происходит вполне понятное веселье. Светятся все иллюминаторы, а иногда до нас доносится даже музыка из репродукторов на его мачтах (не удивляйтесь, я уже упоминал, что в море иные, чем на суше, условия распространения звука). Я, как вахтенный офицер БИП, отвечаю за безопасность от столкновений, а потому уже определил и записал в журнал параметры движения «рыбака» и в промежутках между трёпом посматриваю на его манёвры, но опасности нет. Левый борт, освещенный иллюминаторами, просматривается весь, ясно виден красный бортовой огонь. Это притупляет бдительность и едва не приводит к трагическим последствиям.
Внезапно мы с Эдиком замечаем, что конфигурация огней изменилась, красный огонь стал ярче, ясно видно носовой и топовый. «Рыбак» изменил курс и полным ходом прёт на нас. Тут не до расчетов, имеющий помеху справа должен уступить дорогу. Эдик командует реверс турбине, я на поручнях съезжаю вниз по вертикальному трапу в центральный, где мое место у прокладочного планшета, лодка как бы приседает в торможении, командир, ощутив реверс, пулей вылетает наверх. Больше он не покидает мостик, а мы с Эдиком, нещадно отодранные, побитыми собаками бдим на вахте. Довольный «рыбак», сверкая иллюминаторами и оглушая нас Пугачевой из репродукторов, пролетает у нас по носу так близко, что при желании можно было засветить камнем в лоб подлецу – рулевому.
Мы с Эдиком получили выговор заслуженно, за небдительное несение вахты. Расслабон в море не допустим. Однако, в случае столкновения арбитраж бы нас оправдал, ибо опасный маневр траулера был не случайностью, а умыслом. Траулер наблюдал нас так же ясно, как и мы его. Увеличив ход он, согласно Международным правилам судовождения, становился «обгоняющим» и потому нес всю ответственность за последствия манёвра.
Между рыбаками и подводниками существует давняя неприязнь. Непосвященный человек считает, что в море надо плавать от берега до берега и из точки «А» в точку «Б» следовать кратчайшим путем. На самом деле, боевые корабли, в том числе и подводные лодки, переходы осуществляют только по назначенным маршрутам и задачи отрабатывают в заданных полигонах. А вот рыбаки подчинятся не военным, а коммерческим законам, т.е. законам миграции рыбы. Поэтому наши пути часто пересекаются, что создает не только взаимные помехи, но и часто приводит к материальным потерям. Особенно в период осенней путины, в октябре-ноябре, когда рыбаки стаями таскают свои тралы, как нарочно, в наших полигонах, а подводные лодки, как по злому умыслу Оперативного управления, так же стаями судорожно закрывают годовой план по сплаванности и стрельбе. В этих условиях чаще всего и происходят столкновения и попадания лодок в тралы. В таком случае наш брат – подводник обычно отделывается стрессом и дисциплинарным взысканием, рыбак же ощущает здоровенную дыру в кармане. Трал стоит очень недешево, а главное упускается дорогое путинное время. Я слышал о многих случаях попадания в трал, но никогда речь не шла о возмещении убытков.
Помню, как в году 86-м мы отрабатывали учение по рассредоточению на запасной пункт базирования. В качестве последнего была назначена одна из губ восточнее Териберки, никем постоянно не используемая, давно заброшенная база, в которой из всего навигационного оборудования сохранились два пирса, к ним и швартовались участвующие в учении силы. В разгар нашего учения, в котором только рассредоточение было фактическим, а все остальные действия обозначались, в нашу базу для ремонта порванных сетей попросился траулер. После долгих переговоров наш адмирал разрешил ему отстой до утра, а в назначенное время, несмотря на мольбы не закончившего ремонт «рыбака», он был изгнан из базы. Возможно, этот случай тоже лег в копилку взаимной неприязни. Одним из проявлений, которой я считаю ранее упомянутый случай опасного маневрирования.
Следующий случай проявления форс-мажор в чистом виде. В конце октября 1986 года я, свежеиспеченный флагманский специалист, впервые выходил в море на ПЛА 705 проекта (Лира).
Эти подводные лодки были очень малыми – всего 3,5 тысячи тонн, имели реактор на жидкометаллическом теплоносителе, экипаж всего 35 человек (в основном офицеров) и высокоавтоматизированное управление системами и механизмами. Построено их в свое время было всего 6 корпусов, сведенных в отдельную дивизию, в штаб которой меня назначили после Академии. Благодаря ЖМТ – теплоноситель лодки этого проекта были очень скоростными и маневренными, но малое водоизмещение ограничивало их надводную мореходность. Для управляемости в надводном положении эти ПЛА вынуждены были заполнять кормовую группу ЦГБ, т.е. иметь небольшой дифферент на корму.
На Баренцевом море октябрь – ноябрь самое штормовое время, переход нам назначили надводный, чтобы винты не выскакивали из воды, командир притопился под рубку. Вахта на мостике, спасаясь от хлещущих волн, визуальное наблюдение вела периодически. В переводе на нормальный язык это значит, что командир с вахтенным офицером прятались под козырьком мостика, изредка высовываясь из-под него для осмотра горизонта.
Мое место в центральном посту, я должен был осуществлять контроль за действиями операторов РЛС и ГАС. Однако толку от такого контроля было не много, потому что экран РЛС был полностью засвечен отражениями от волн и атмосферных помех. Кроме того, при дифференте на корму характеристика направленности РЛС (так называется умозрительная вертикальная область, в пределах которой распространяются излучаемые РЛС радиоволны) как бы задирается вверх и шарит по макушкам волн. Однако наши штурмана были на высоте и вели корабль точно по оси ФВК (фарватера). Навстречу нашей лодке, тоже точно по оси ФВК, шла лодка с моря в базу. И не просто лодка, а стратегический подводный крейсер, такой величины, что наш 705 проект можно было смело разместить на ее носовой надстройке. «Стратеги» наблюдали нас, но как малоразмерную цель, такую мелочь, которая не стоит и чиха. Так ньюфаундленд смотрит на таксу. Столкновение было неизбежно и оно произошло.
Вы спросите, в чем форс-мажор. В точности кораблевождения по оси ФВК.
В другом случае форс-мажор был порожден неорганизованностью с одной стороны и неграмотным маневрированием с другой.
Вышли мы на задачу Л-3 (стрельба практическими торпедами) по доброй флотской традиции в конце ноября, в самое штормовое время. Подводная лодка – малютка 705 проекта. Командир — Булгаков Владимир Тихонович, человек не очень приятный в общении (проще говоря, самодур), я – в качестве офицера штаба. С Булгаковым у меня раньше были натянутые отношения, поэтому я в море пошел без особой охоты и с командиром поддерживал сугубо служебные отношения, без нужды в центральном посту не торчал.
Боевое упражнение, которое мы должны были выполнить, заключалось в следующем: отряд специально назначенных наших кораблей, обычно это был крейсер «Мурманск» и 2-3 эсминца, сторожевика или малых противолодочных кораблей, должен был пройти назначенным маршрутом, имитируя авианосец в охранении. По маршруту его движения нарезались районы действий специально собранных подводных лодок, каждой из которых поставлена задача «авианосец» атаковать практическими торпедами. Корабли охранения, в свою очередь, незакономерно маневрируют в назначенных секторах, постоянно работали активными гидролокаторами, чтобы атаку подводной лодки сорвать, а в случае ее обнаружения – применить свое практическое оружие.
Решение такой задачи – основное назначение подводных лодок нашего проекта, мы ее постоянно отрабатывали на тренажерах. Морской этап – кульминация подготовки. В этот раз все с самого начала пошло наперекосяк. У одного из МПК охранения полетели дизеля буквально после выхода из базы. Второй имитировал охранение в нескольких районах, пока у него не вышел из строя гидролокатор и МПК, слепой и глухой, чесанул напрямую через полигоны, махнув рукой на противолодочный зигзаг и график движения по маршруту.
Вот так и создались условия для того самого черного песца – как называет такую ситуацию А.Покровский – или форс-мажор в моей терминологии. Мой командир, считавший себя асом глубин, решил подвсплыть для выяснения обстановки, не объявляя боевой тревоги. Я об этом не знал и, не желая без нужды общаться с командиром, находился в каюте, т.к. обоснованно считал, что до начала упражнения еще полчаса и тревога будет объявлена своевременно.
Надо вам сказать, что на МПК ставятся те же дизеля, что и на рыболовецких траулерах, а потому шумят они одинаково. Гидролокатор, как я упоминал, не работал, а потому акустик, обнаружив МПК, классифицирует его как рыболовецкий траулер (РТ). Атака РТ в наши планы не входила, а потому командир маневром привел его в кормовые курсовые углы (проще говоря, отвернул, чтоб не мешали, что является грубейшим нарушением практики подводного плавания). МПК о грозящей опасности из глубины не подозревал, а потому на хорошем ходу сел на «кол», т.е. наш перископ пропорол ему брюхо, да так основательно, что МПК с перепугу дал SOS. Слава богу, до жертв дело не дошло, но своё получил каждый. В частности, меня предупредили о неполном служебном соответствии, строго говоря, только за факт присутствия на борту, но для себя я сделал вывод: что не следует переносить личную неприязнь в область служебных отношений.
Завершу цитатой: « Нет аварийности оправданной и неизбежной. Аварийность и условия её возникновения создают люди своей неграмотностью и безответственностью» (С.Г.Горшков).
Я привел только три примера из личной практики. Благожелательный и критичный читатель при желании найдет аналоги не только в области мореплавания. Вообще, искатель приключений в конечном итоге их находит. Не ищите приключений! Они вас сами найдут.
Пункты базирования наших атомоходов делятся на «зону режима РБ» и «зону строгого режима». Зона РБ – береговая часть, «зона строгого режима» (ЗСР) — пирс с ошвартованными кораблями. Проход на пирс – через пост радиационного контроля (ПРК). Дисциплинированный подводник в зоне РБ посещает санпропускник, где вместо, а чаще поверх обмундирования, надевает специальный костюм из неведомого материала «репс» (легкой промышленности неизвестен), и в этом костюме и в специальной обуви через ПРК следует на пирс к родному кораблю мимо висящих в коридорах санпропускника плакатов, где он, этот самый подводник, нарисован в отглаженном новеньком костюме РБ, с белым воротничком.
На самом деле наш брат – подводник в РБ-шке, рваном ватнике, разбитых ботинках, отмаркированный во всех немыслимых местах выглядит так, что колхозный скотник рядом с ним – лондонский денди.
Обратно с пирсов подводник следует через установку дозконтроля на ПРК, которую обслуживает подлец – дозиметрист. Подлец потому, что береговой; потому, что РБ на нем новенькое, потому что измывается с помощью своей установки над подводником, как хочет. Подлец, потому что подлец, и если его подлая установка замигает и зазвенит, он у тебя последнее РБ отнимет (а РБ в целях экономии выдают раз в год, а не в месяц) заодно с форменным обмундированием, поверх которого ты РБ надел, отправит в душ, да еще по его докладу о загрязнении на корабле вместо схода – авральная приборка. Вот почему он подлец.
Но, на счастье, он ленив. Ему ведь, подлецу, в случае загрязнения тоже шевелиться придется. Поэтому в худшем случае он пакостит докладом о нарушении тобой режима РБ. Например, не переобулся ты. А служба радиационной безопасности замыкается непосредственно на командующего. Командующий снимает допуск – и бегай потом, сдавай зачеты, а на корабль тебя не пускают. Кто знает – тот меня поймет. И подчиняться этим пакостным правилам радиационной безопасности обязаны все – от командующего до самого последнего гражданского специалиста. Но если этот гражданский специалист – женского пола, в мини юбке и на шпильках и в зону особого режима, на пирс то бишь, он следует только с целью передачи на корабль какой-нибудь штуковины, тут уж у последнего подлеца – дозиметриста не поднимется рука задержать такого специалиста на проходе ПРК. Зато обратно….
Тут я для ясности картины, прежде чем перейти к изложению. Должен дать последний комментарий. Дело в том, что матросами на кораблях у нас служили русские, украинцы и белорусы, в роте охраны – тупые и решительные среднеазиаты. Зато в службе радиационной безопасности (вахта ПРК) исключительно сексуально озабоченные, но принципиальные представители кавказских национальностей. Подбирали их так специально. Не за сексуальность, разумеется. За принципиальность.
Так вот, следовала описанная мной специалистка к нам на корабль для передачи какой-то бумажки. Вахтенный ПРК её на пирс беспрепятственно пропустил, зато на выходе действовал строго по инструкции. Пропустил девушку через установку дозконтроля, на которой предварительно установил пороги срабатывания ниже всех разумных норм, а когда эта установка зазвенела и замигала – повел испуганную специалистку на дезактивацию. Дезактивация – это значит: одежду в печку, носителя под душ. Да еще галантный кавалер в дезактивации девушке помог. Об этом она с возмущением написала в жалобе командующему. Командующий криминала в действиях вахтенного матроса не нашел и передал жалобу на рассмотрение начальнику СРБ. Тот, естественно, заслушал обе стороны и взял с вахтенного ПРК объяснительную, где был сочный абзац: «Сняв свитер, помыл ей спину и прочие места …». Объяснительная в копиях ходила по рукам, девушку лишили допуска к РБ, матроса за галантность перевели на свинарник.
Мораль. С режимом радиационной безопасности не шутят.
Кто бывал в Западной Лице, тот знает, что на полдороге в Большую Лопатку располагается свинарник. Обслуживают свиней, естественно, матросы, а кормят их (свиней, а не матросов) теми же самыми помоями, которые выдают подводнику на камбузе. Подводник эти помои, как правило, не жрёт, а если и жрёт, то к 30-ти годам зарабатывает гастрит и язву. Так что хрюшки жрут от пуза. Куда идет мясо, не знаю, врать не буду. Сало со щетиной в супе лавливал, а мяса – нет, не видел. Но со свиньями у командования ясность была. А вот с матросами, видно, ни какой. В смысле подчиненности. То ли к МТО они относились, то ли к военному совхозу. Может, кто и знал. Но не матросы. Они вообще на корабельных штатах стояли и по расписаниям числились электриками и трюмными. Их, сердечных, по самым глухим деревням отлавливали с четырьмя- пятью классами образования и ввиду полной непригодности к флотским наукам определяли на свинарник к знакомому делу. Обмундирование, правда, выдавали: бескозырку, робу, сапоги и ватник.
Один такой свинарь в мою флотскую бытность заявился однажды, минуя все КПП, прямо в МТО (отдел материально технического снабжения) просить сапоги и ватник. Старые, мол, совсем прохудились. Стала делопроизводитель искать его по ведомостям и обомлела – матрос этот уже полгода как в запас должен быть уволен, но начальство его забыло. А он, сердечный, не знал, к кому обратиться.
Скандал получился громкий. Матроса быстренько оформили сверхсрочником и в этом качестве демобилизовали, начальника нашли и в приказе наказали. А мы, слушая приказ, гадали: « Выдали матросу – сверхсрочнику кортик или нет? ведь положен».
В 80-х годах в СССР повсеместно внедрялась новая система опознавания. Запросчики – ответчики системы свой – чужой на случай войны устанавливаются на всех судах, кораблях, самолетах гражданских и военных, постах, аэродромах и т.д. Старая система была надежной в техническом смысле, но неимитостойкой, т.е. допускала возможность ложного опознавания. А во время афганской войны наши сбили пакистанский вертолет с американским ответчиком, с которого и слизали «ноу-хау». Так что разработали новую систему и внедрять ее поручили маршалу Савицкому – папе космонавтки. Дедушка Савицкий в резерве министра обороны засиделся, а потому к делу отнесся ответственно. Сам изучил технику и организацию ее использования, а потом сел в самолет и лично его пилотируя, полетел по флотам обучать РТСовцев вводу ключей и кодов. Начал с Северного флота. Нас, флагманских специалистов РТС со всего флота собрали в конференц-зале штаба флота на уроки маршала. Первый ряд заняли адмиралы, второй – капразы. И так далее, до мелочи уровня штабов дивизий и бригад. На перерыве все кинулись в гальюн и курилку, а адмиралы окружили маршала и повели угощать командирским чаем. Мы, опытные штабные офицеры, смекнули, что перерыв затянется, и не спешили. Но маршал оказался за рулем – т.е. за штурвалом, от командирского чая отказался и продолжил занятия вовремя. Так что кое-кто, в том числе и я, оказался за дверью.
Дело пахло взысканием, но, на моё счастье, адъютант командующего флотом в расчете на командирский чай припозднился с обычным и тоже прибежал с подносом, когда двери зала закрылись. Остальные опоздавшие попрятались по щелям и у дверей зала остались я и адъютант командующего с подносом. И тут меня осенило. Я взял у адъютанта поднос с чайником и стаканом и смело пошел к столу маршала. Адмиралы гневно провожали меня глазами и что-то шипели в след, но я, как будто так и надо, поставил перед маршалом поднос со словами: «Ваш чай, товарищ маршал». Повернулся и пошел на свое место.
Мой непосредственный начальник, флагманский флотилии Ибрагимов Е.И., на обратном пути признался, что меня решили не наказывать – за наглость и находчивость.
Как офицер штаба 6 дивизии подводных лодок, я утверждаю: «В боевом составе Северного флота никогда не было подводной лодки с таким названием. «Комсомолец» стал «Комсомольцем» после 7 апреля 1989 года».
ПЛА проекта 685 «К-278» («Комсомолец»), конец 1988 года (погибла в апреле 1989)
Дело было так. Осенью Жене Ванину назначили нового зама. Фамилию его я не знаю, да и не хочу его, подлеца, знать. Зам был после Политической Академии из «инвалидов». Есть на флоте, как и везде, такие люди, у которых вместо двух – три руки, из них одна волосатая. Видно, волосатая рука ему посулила: «Послужи, мол, годик на уникальной лодке, выведи экипаж в отличные (поможем, мол). За автономку орденок получишь, дальше в политотдел переведем и т.д.». Вот замуля и начал рыть, чужим потом орден зарабатывать. И соцсоревнование организовал за именную лодку. Мол, если автономка пройдет успешно, нас «Комсомольцем» назовут (а про себя – мне орден дадут). Но экипаж его не принял, перед автономкой провели собрание и единодушно заму в доверии отказали. Поэтому в срочном порядке замом назначили парня из техэкипажа, который до этого то ли на тральщике, то ли на танке служил, а для поддержки его штанов Бурлакову, начальнику политотдела дивизии, пришлось идти. И оба, как известно погибли. А когда лодка утонула, политрабочие вспомнили, что «Комсомольцем» её назвать обещали, вот и использовали это наименование специально для прессы.
В 1986 году в Атлантике выгорела и утонула ПЛА «К-219», но это было еще до эпохи гласности, о ней в прессе сообщать не требовалось, иначе тоже бы каким-нибудь «партийцем» назвали.
Автор с дочерью Мариной, Санкт-Петербург, 2011год.
РАССКАЗЫ
Памяти флагмеха
В конце 50-х годов флагманским инженер-механиком 25 бригады подводных лодок Северного флота был инженер-капитан 2-го ранга Кирюшкин Юрий Александрович. Курсант, поступивший в «Дзержинку» в 1941 году, всю войну провоевавший в морской пехоте, закончивший училище после войны, всю службу «пропахавший моря» на Северном флоте, уже после демобилизации защитивший кандидатскую диссертацию, он был классным мехом, лодку знал до шплинта. К тому же его отличало большое чувство юмора.
В 1959 году бригаду перевели из Полярного в Ягельный (теперь г. Гаджиев). У пирса плавбаза «Инза», переделанная из танкера, и плавказарма. На месте взорванной скалы две казармы и здание штаба дивизии.
По другую сторону от пирса 23 «разборно-щелевых» деревянных домика, на горке одинокий четырёхэтажный кирпичный дом и магазин чуть больше собачьей будки. Дорога до штаба длиной в триста метров - взорванный базальт с отсыпкой. К домам глыбы взорванных скал. В этой обстановке друг Кирюшкина - флагманский врач привозит на барже (дороги из Мурманска ещё не было) горбатого «запорожца». В обеденный перерыв, когда бывали в базе, друзья ездили в клуб поиграть в бильярд. После того, как Юрий Александрович экспроприировал у меня втихую несколько правых перчаток и галоши, а затем на день рождения подарил их мне в авоське с ленточками, я затеял месть.
Как-то, идя на подъем флага, засунул две картофелины в обе выхлопные трубы «запорожца», стоящего прямо на пирсе. Когда бильярдные соперники, взгромоздив свои тела в утлую коробку «запорожца», попытались завести двигатель, он пыхтел, стонал, но, увы, не заводился. Проверен бензин, искра, а толку нет.
Упрев, пара села на привальный брус пирса отдохнуть.
Предлагаю свои услуги.
Кирюшкин: «Да ты и в дизелях-то не разбираешься, а тут карбюратор!»
И он был прав, автомобилем я тогда не занимался. После недолгих переговоров меня допустили к телу двигателя. Выдернув картофелины крючком, сделав магические пасы руками в заду у «запорожца», доложил, что дело сделано. На вопрос, в чем причина, промычал о падающем потоке в карбюраторе и ещё какую-то чушь, где-то услышанную или вычитанную. Когда двигатель запустили, впервые услышал незаслуженное мной слово «могём», поэтому молча показал флагмеху на две картофелины, валявшиеся на пирсе, и две трубы выхлопа «запорожца». Почесав нос, Юрий Александрович объявил, что за ёрничанье над двумя старшими офицерами я сегодня заступаю дежурным по живучести бригады, а это значит - не попадаю на встречу с однокашниками. Его отечески-дружеские подначки мы ощущали неоднократно и изредка отвечали взаимностью.
Через несколько недель в магазине среди военной мишуры и звёзд увидел стройбатовскую эмблему - кирку и лопату. Приобрел пару, так, на всякий случай. Когда флагмех отдыхал в «адмиральский час» у себя в каюте на ПКЗ-80, тихонько свинтил с погон его кителя инженерские молотки и навинтил стройбат.
Во время вечерней планёрки в кают-компании кто-то из командиров лодок заметил на погонах флагмеха новинку и наивно спросил комбрига: «Что, у нас флагмех уходит на берег?» Комбриг: «Чепуха».
Когда были обнаружены кирка и лопата, Юрий Александрович под хохот штаба и командиров сказал: «Я ему привинчу их на одно место!»
Конечно, шутки у нас были порой грубоваты, но мы были молоды, энергичны, достаточно образованны, но заперты в прочные корпуса лодок, да ещё в заполярных скалах и тундре. Не было даже кинотеатра или какого-то паршивенького дома офицеров. Энергию укрощали волейболом, лыжами, рыбалкой и, что греха таить, корабельным С 2 Н 5 ОН, так как на флоте буйствовал сухой закон.
Кстати, горбатый «запорожец» они в конечном итоге на этой горбатой дороге перевернули в море.
О политесе
На рубеже 50-60-х годов начальником штаба одной из бригад подводных лодок, базировавшихся в бухте Ягельная, служил капитан 2-го ранга Ж. Моряк был отменный, из моря не вылезал, за что его подводные моряки и уважали. Что ещё выделяло его из остальной массы офицеров? Для него почти не существовало правил этикета и прочей интеллигентщины. В море многие годы он ходил в канадке «времён очаковских и покоренья Крыма» и мятой матросской шапке со звездой. Видимо, эта амуниция была ему удобней или служила талисманом. Часто патрули, следящие за порядком на территории вдоль пирсов, принимали его за матроса. Дело в том, что утром после подъёма флага на всех лодках шёл осмотр и проворачивание оружия и технических средств, а затем проводились первичные мероприятия по борьбе за живучесть корабля.
В это время перемещение личного состава на территории, примыкающей к пирсам, было запрещено. За этим следило командование бригад, дивизии и патрули. Начальник штаба уходил в море на одной из лодок, которая, как говорится, уже стояла «под парами», готовая ринуться в море. Ж. пошёл к оперативному дежурному дивизии завершить отходные дела. По дороге его «отфильтровал» патруль во главе с молоденьким лейтенантом. Как тогда говорили, чтобы подчеркнуть молодость офицера, - у него ещё ботинки красные следы оставляют. Дело в том, что училище выдавало выпускникам ботинки на кожаных подошвах, окрашенных в ярко-коричневый цвет. Резина на флотских ботинках не применялась. Юный лейтенант, не знавший Ж. в лицо, останавливает нарушителя порядка.
Товарищ матрос, почему...?
Пошел на... (следует что-то об этом самом)
Товарищ матрос, остановитесь!
Пошел на...
Движение ускоряется, а диалог продолжается до рубки оперативного дежурного, где сидит и комдив капитан 1-го ранга Егоров Г.М.
Следует доклад Ж. комдиву.
Лейтенант стоит, разинув рот. Комдив, уже не раз наблюдавший подобную сцену, отпускает лейтенантскую душу на покаяние, то бишь нести службу.
Для этого лейтенанта знакомство с Ж. на этом не закончилось.
В те времена лейтенанты ВМУЗов по выпуске следовали совету незабвенного Главкома ВМФ Н.Г. Кузнецова - «молодому лейтенанту жена на пути его становления моряком мешает». Женатиков были единицы. Но этот минёр вместе с двумя чемоданами привёз вчерашнюю школьницу. Сайдинская база только осваивалась, из жилфонда два десятка, как тогда говорили, деревянных разборно-щелевых домика да одинокая кирпичная четырёхэтажка. Молодую семью на время поселили в каюте плавказармы. Юная леди оказалась в положении арестованной княжны Таракановой. Ни театра, ни кино, ни телевизора и еще многого ни. Вокруг море, скалы и молодые мужики, большей частью неженатые. Нервы уже на пределе. В пору реветь: «Хочу к маме!»
Ж., вернувшись с моря, унёс своё бренное тело в душевую. Окончив процесс очищения, он в костюме Адама с банным полотенцем на плечах пошёл к себе в каюту, размахивая, естественно, не руками. Привык, что вокруг одно мужичье.
«Княжна Тараканова», или как её, решив подышать на палубе свежим воздухом, шагнула в коридор, а здесь Ж. во всем своем «аполлоновом» великолепии. Девушка рухнула в обморок. Это теперешних ничем не удивишь и не смутишь. Воспитание другое.
Комбриг чтил политес.
Подводники на крейсере
Военно-морская мысль в конце 1964 года выдвинула идею послать на боевую службу с Балтики в Средиземное море крейсер «Свердлов» проекта 68-бис. Как выяснилось позже, он должен был помимо своих задач выполнять роль плавбазы подводных лодок, несущих боевую службу, поэтому на крейсер «погрузили» штаб бригады подводных лодок в урезанном составе. Материально-техническое обеспечение для лодок мы должны были получить на месте с плавбазы проекта 310 «М. Гаджиев», несущей там боевую службу.
Английский канал, Бискайский залив приняли нас ласково. Крейсер на ходу заправлял топливом корабли охранения - эсминцы проекта 56. НАТОвские самолеты, вертолеты и катера липли, как мухи к коровьим ушам. В Средиземном море в состав отряда вошёл большой противолодочный корабль проекта 61 «Комсомолец Украины». Это был первый выход из Чёрного моря в Средиземноморье «поющего фрегата», как назвали его американцы открытым текстом.
Незагруженные вахтой подводники на переходе оказались в роли пассажиров, поэтому, чтобы не «загнить», принимали экзамены на классность у матросов, помогали корабельным офицерам разрабатывать документы, проводить занятия.
Первая длительная якорная стоянка с дозаправкой крейсера танкером была в заливе Хамамед у берегов Туниса. Обнаружив вечером за бортом стайки сардинеллы, решили получить «добро» на рыбалку у старпома крейсера. Помешанный на флотском порядке (в хорошем понимании этой традиции), старпом был неумолим. Уговорили командира бригады подводников получить «добро» у командира отряда. Скрипели даже сварные швы крейсера, но разрешение было получено. Разрешалось ловить на юте, после развода вахты и не позже 23-х часов, естественно, тем, кто не занят службой.
С командиром дивизиона живучести крейсера оборудовали водолазный фонарь, и с разрешения дежурного по кораблю процесс рыбалки пошел весьма активно. Часто вместе с сардинеллой и прочей рыбьей живностью попадались кальмары, но на зуб мы их не пробовали. Тогда мы не знали, что это деликатес.
Когда уха и жареная рыба поднадоели, возникла идея рыбу засолить и закоптить, тем более, что в заведовании комдива по живучести была кузница, а там хранились деревянные брусья - заготовки кранцев для швартовки подводных лодок к борту крейсера. Срочно занялись изготовлением кранцев, отходы древесины пошли на дымообразующий материал. Задержка была за малым - нет подходящего ящика для коптилки.
Методом опроса «туземцев» установили, что на надстройке есть кранцы первых выстрелов зенитных артиллерийских установок, которые были сняты при модернизации корабля и заменены на другие. Кранцы остались не у дел и используются как шкафы для хранения приборочного материала.
Старпом запретил нам даже смотреть в их сторону, но, выбрав подходящий момент, умельцы срезали один кранец. Ни боевые тревоги, ни ученья не прервали процесс горячего копчения рыбы и ее складирования в холодильной камере. Только переход в другую точку якорной стоянки несколько задержал этот процесс. Заметая следы, кранец отдраили, окрасили шаровой нитрокраской и водрузили на место.
Как-то вечером перед ужином офицерский состав штаба и крейсера собрался в салоне кают-компании.
Из столовой шёл дурманящий запах копчёной рыбы, все ждали хозяина кают-компании - старшего помощника командира крейсера. Озабоченный службой старпом с порога пригласил офицеров к столу. Когда обнаружил на своём и на других столах «копченость», и зная, что это изделие на борт в базе не загружалось, он долго сверлил глазами стол, где сидели командир дивизиона и ПФ-5 подводников, а по окончании ужина метнулся на надстройку, царапая краску всех кранцев, понял всё, но оргвыводов не сделал.
Подошедшим к борту чуть позже подводникам копчёная рыбка пришлась по душе.
Следующая якорная стоянка была у египетского глинобитного мини-городишки Эс-Саллум. Если посмотреть карту северной Африки, то на границе Египта и Туниса на берегу моря есть маленькая точка - Эс-Саллум, расположенный на узкой прибрежной песчаной полосе, а за ним высокое нагорье пустыни Сахара.
Недалеко от берега стал на якорь египетский старый-престарый миноносец «Пламя», мористей наш миноносец 56-го проекта, далее крейсер и корабли охранения.
Мы готовились принять очередную подводную лодку, и когда она подошла к борту, на неё накинули громадную маскировочную сеть. НАТОвские самолёты, раньше по графику облетавшие отряд, словно взбесились. По два-три патрульных самолёта пытались разгадать загадку сетки, некоторые снижались до нескольких метров, пытаясь заглянуть под сеть - что за новый проект лодки русские прячут от посторонних глаз. Керосина сожгли немеряно, гидроакустических буев набросано немало. А мы спасали старушку-лодку от палящих лучей солнца, так как в отсеках температура поднималась до 50-60° С, а кондиционеры проектом не предусмотрены.
Несколько лет назад по ТВ был репортаж о советском «Троянском коне» - Олеге Туманове, проникшем на радиостанции «Свобода», «Голос Америки», а затем через много лет вернувшемся домой. Оказалось, что наш отряд имел непосредственное отношение к этому «побегу». Помню переполох, поднявшийся в один из дней этой якорной стоянки - с миноносца, стоявшего ближе к берегу, ночью пропал старшина.
Перетряхивание всех шхер миноносца ничего не дало. Предложение подводников осмотреть дно в аквалангах было отвергнуто, хотя глубина моря была около 30 метров и песчаное дно хорошо просматривалось через маску. Один особист держался стоиком и в бинокль осматривал берег, а все хором осуждали старшину.
Беглец позже по телевизору рассказал об «одиссее» корабль - ЦРУ. Он молодец, в полной темноте проплыл пару километров до берега, в кедах и спортивном костюме прошагал по пустыне Сахара несколько километров к погранцам в Тунис, а оттуда - в лапы ЦРУ. Знай наших.
И плавпирс иногда стреляет
Штаб бригады принимал «Задачу №1» у одной из лодок. Не знакомым с «Курсом боевой подготовки подводных лодок» поясню, что это задача по отработке организации службы на лодке при стоянке в базе.
Проверка заняла целый день. Вечером утомлённый штаб собрался на крыше ПКЗ-80 перекурить и обменяться мнениями, «как строить дальше мост — вдоль реки или поперёк». На свету выяснилось, что несколько флагманских специалистов перепачканы краской различных цветов. Особенно досталось шинели начальника штаба капитана 2 ранга В. Д. Шакуло. Боцману подводной лодки приказано доставить бутылку растворителя и ветошь.
Мичман-сверхсрочник по фамилии Нетудыхата, а это уже говорит о его хозяйственности, находчивости и прижимистости, ринулся выполнять приказание. Береговая баталерка у него была забита до отказа, он, несмотря на строгие запреты, приспособил один из отсеков плавпирса под хранилище лакокрасочных материалов. Естественно, растворитель находился у него там.
Отвинтив гайки крышки горловины, он вниз ногами стал спускаться в отсек. Втиснувшись почти по плечи, он решил, как Прометей, зажечь свет, правда только себе. Так как электроосвещения в этом плавсооружении проектом не предусмотрено, в ход пошла зажигалка. Нащупав её в кармане шинели, мичман под собой чиркнул кресалом. Пары растворителей и красок мгновенно взорвались. Боцман, как ядро, «забитое в пушку туго», вылетел из горловины и, описав дугу, рухнул. Нет, не на пирс и не на лодки, стоящие лагом, а в Северный Ледовитый океан. Оглушённого бедолагу тут же извлекли и отправили в санчасть.
Задача № 1 у лодки была сорвана.
Статья из альманаха «Морской архив», №2 (3), 2012
Председатель редакционного Совета Марков А.Г.
Главный редактор Маслов Н.К.
Интересный рассказ о срочной службе на флоте.
Начну с самого начала.
Учился я на 3-м курсе фельдшерского отделения медицинского училища, с расчетом по окончании идти в армию и, пользуясь преимуществом (фельдшер+срочная служба), поступить в Военно-медицинскую акдемию. Преимущество было значительным - 8 человек на место против 25 для тех кто поступал со школьной скамьи.
Началась весенняя сессия, экзамены, зачеты, напряг. А тут из военкомата шлют повестки- приди и сдай нормы ГТО. Я от них отмахнулся и оказалось зря. Как-то приходят домой два плотно сложенных паренька, подстриженных под ноль, и, дыша на меня свежим перегаром, сообщают, что меня очень мечтает видеть военком подполковник Дупак.
-Мужики, не могу я сейчас, у меня сессия и т.д., ну доложите ему, что мол не нашли меня...
- Не прокатит, военком обещал нам еще три дня дать побухать, если мы тебя приведем.
Спорить было бесполезно, я покорился судьбе, надеясь, что учащихся медучилищ, как правило, не призывают в армию до окончания.
События развивались более чем стремительно. Через два часа меня прогнали через медкомиссию, постригли, и только после этого в компании еще десятка пацанов построили в коридоре перед кабинетом военкома.
Тот вышел, окинул нас взглядом полным отеческой доброты и сказал:
-Распиздяи, я гарантирую вам, что вы три года будете вспоминать подполковника Дупака, когда будете ходить срать по веревочке на южном берегу Ледовитого океана.
Так я оказался на Камчатке в части ПВО на Сапун-горе, где пришлось рубить курс молодого бойца.
Жили в палатках, постоянно шел дождь, из-за которого наши командиры вначале отменяли строевые занятия, а потом устали ждать хорошей погоды и все пошло по плану.
Я встретился со старшим врачом полка (подполковник, участник ВОВ), рассказал ему, что я недоученный фельдшер, и о своих нарушенных военкомом планах. Он проникся и предложил свой вариант: меня оставляет в лазарете, устраивает в медучилище в Петропавловске-Камчатском, а после окончания училища на оставшиеся два года отправляет меня фельдшерить на точку, перед ДМБ дает направление в академию. Мы хлопнули по рукам и по мензурке спирта, и я радостно поскакал в лагерный сбор. Это было дня за два до присяги.
Сразу после присяги поставили меня в наряд часовым на КПП лагерного сбора.Собственно КПП никакого не было -грибок и шлагбаум. На следующий день утром стою я под этим грибком, вдруг подъезжает бортовая машина с матросами в кузове. Торможу их. Они кричат: - Военный, вызови К***** (называют мою фамилию), это теперь наш братан. Я им говорю:- Скитальцы морей, вы наверное ошиблись, К***** никогда не мечтал вместо трех лет на суше служить четыре на барже, которую по ошибке называют десантным кораблем.
Маленькое пояснение.
Дело было в 1966 году (отсюда такие сроки службы). Часть ПВО, в которую я попал, в Петропавловске-Камчатском имела только командный пункт, а ее подразделения были раскиданы по всей Камчатке. Для обеспечения этих подразделений Камчатская флотилия придала в аренду этой части два десантных корабля. Они круглый год развозили по точкам все, начиная с ракет и, кончая военторгом.
Я отдал ружье дежурному и кинулся в штаб. Начальник штаба, с явными следами похмелья на лице, на мое обращение отреагировал рыком:-Кругом, шагом марш выполнять приказ!
Так я оказался на деревянной палубе десантного корабля. В течение получаса подвезли еще нескольких человек. С радостью обнаружил, что из десяти прибывших, пятеро - мои земляки волгоградцы. Остальные пять- хохлы, двое с Западной Украины, трое - с Донбасса.
Нас переодели в б/ушные робы и построили. Вышел мичман-главный механик, критически осмотрел нас и стал опрашивать:
- Гражданская специальность?
-Тракторист.
- Хорошо, в БЧ5 пойдешь дизелистом!
-?
-Окончил техникум по гидравлике.
-В БЧ5- кочегаром!
-?
-Колхозник, быкам хвосты крутил.
-В боцкоманду БЧ2
Дошла очередь и до меня.
-Фельдшер недоученный.
-Бля, понаберут всякую хуету на флот. Нет у нас такой должности. Пусть с тобой командир решает.
Командир определил меня в БЧ1 рулевым-сигнальщиком.
Поместили нас в танко-десантный кубрик, расположенный над топливной цистерной. Вентиляция осуществлялась через грибок, который нам категорически запретили затыкать. По стенкам скатывался конденсат, температура воды за бортом не превышала 11 градусов жары, соответственно в кубрике чуть выше, насколько десять человек сумеют надышать. На палубу вел скобтрап через люк, снабженный запорным штурвалом. Здесь нам предстояло прожить месяц, осваивая теперь курс молодого матроса, пока дембеля не освободят места в кубриках.
Началась жесткая муштра, бесконечные приборки, утренние пробежки, подъем-отбой за 45 секунд, изучение матчасти, подвахты и т.д. По трапам передвигаться только бегом, на комингсы не наступать, броняшки за собой задраивать, из нашего кубрика через 45 секунд все десять человек должны стоять на шкафуте полностью одетыми и с зашнуренными ботинками.
Меня почему-то назначили командиром этого отделения. Пришлось распределить обязанности по выполнению самой сложной для нас на тот момент задачи- как десять рыл могут протиснуться в тесный люк за 45 секунд и успеть одеться. Договорились: первый хватает шмотки в охапку, отдраивает люк и одевается уже на палубе, следующий - накидывает одну из частей робы, остальное надевает на палубе и т.д. Я выходил последний одетый полностью. Через дня два все было доведено до автоматизма и от нас отстали.
И вот он первый выход в море.
По ушам хлопнул ревун. -Корабль к бою и походу приготовить!
Нас расписали по боевым номерам, мне досталось задраивать носовые створки.
Выглядело это так. Поднимался рамп, закрывая въезд в трюм, затем гидравликой стягивались створки. Между ними оставался зазор сантиметров 20-25. Мы вдвоем опускались через люк в пространство между створками и рампом, накидывали талрепы и ломами затягивали их. Работать приходилось одной рукой т.к. другой надо было удерживаться на скобтрапе. Иногда лом выскакивал из ослабевшей руки и летел вниз. Когда терял лом верхний, он как в цирке кричал "АП!" и нижний вжимался в скобтрап, чтобы не получить по голове. Сколько ломов мы перетопили не счесть...
Корабль набирал ход не дожидаясь окончания наших манипуляций. Забортная вода била через щель и окатывала нас не очень приятным душем, заставляя поторапливаться. Иногда после окончания задрайки еле хватало сил вылезти из люка, особенно зимой. Тогда кто-нибудь из боцкоманды вытаскивал нас за шкирку как щенят.
Но вот мы проходим мимо Трех братьев на выход из Авачинской бухты. Август месяц, погода звенит. Волна небольшая, океанский накат. Тем не менее, трое из нашего пополнения сбледанули с лица и позеленели. Хреновое начало, последующие три года их мутило даже при полном штиле.
В час ночи я должен был заступить на рулевую подвахту. Стало штормить не по-детски. Волна перехлестывала через шкафут. Через люк капельками просачивалась вода. Уснуть я так и не смог, боясь опоздать на вахту. Решил выйти пораньше. Чуть-чуть раздраил люк, выждал когда волна пройдет над ним, резко его открываю и выскакиваю на шкафут. Напарник не успел за мной задраить люк, как я вместе с потоком воды ввалился обратно. Не попал между волнами.
Переоделся, попытка номер два была удачней. Я успел по шкафуту добежать до трапа ведущего на ют и даже подняться на несколько ступенек, как очередная волна окатила меня до колен.
Возвращаться смысла не было, переодеваться было не в чего, да и гарантий, что следующая попытка будет удачней, не было.
Поднялся в ходовую рубку. Там в полумраке свелся экран радиолокатора и картушка компаса. Встал за манипулятор (вместо штурвала), Курс такой-то, вахту принял. Рулю. Тут вахтенный матрос узрел подо мной лужицу: - Ты чо, обоссался что ли?
Рассказал.
-Ну, и что собрался четыре часа в мокрых штанах стоять? Молчаливый какой-то, однако. Так нельзя, пойдем вниз. Командир встал за руль, а мы спустились в кубрик БЧ1. Там я преоделся и мы вернулись к рулю.
Наша плоскодонка, переваливаясь через волну издавала ужасный скрип. Зависая на гребне волны, она вибрировала и стонала, вызывая ощущение, что сейчас переломится пополам. Голова с непривычки была чумная, в горле стоял комок, но я терпел.
Матрос отечески посоветовал:- Если хочешь нормально переносить качку, не борись с ней, наоборот делай вид, что это ты раскачиваешь "коробку", как на качелях.
Я попробовал, действительно легче, и приободрился. Постепенно шторм стал стихать и к концу моей первой вахты я себя почувствовал вполне комфортно.
Наконец кончился наш "карантин", пришел приказ о ДМБ и "годки флота" собрали чемоданы.
Мы уже хорошо узнали свою команду, и многое нам казалось удивительным. Из 25 матросов и старшин только наш десяток был в возрасте 18-19 лет. Остальные - значительно старше. Это были опытные морские волки возрастом от 25 до 30 лет, многие из которых до службы ходили в торговом и рыболовецком флоте по 10 лет, классные специалисты, побывавшие во многих странах. Показывали нам свои фотоальбомы, рассказывали как их отлавливали сотрудники военкоматов, встречая судна в портах и быстро отсеивая всех, кому по-несчастью не исполнилось еще 27 лет.
Взрослые мужики, они относились к нам как к детям, никакой дедовщиной даже не пахло. Самое основное - это они никому не доверяли самую черную работу по своему заведованию. Только сам он будет черпать отработку, сам вязать узлы, красить, драить и наводить лоск на своих приборах. К этому они приучили и нас.
Другой момент, менее положительный на взгляд командования, они перенесли традиции принятые у "торгашей" и рыбаков в нашу среду. Они никак не могли отвыкнуть от своих гражданских привычек и называли "поход" "рейсом", командира "папой", а боцмана "драконом". После каждого "рейса", независимо от его продолжительности, три дня вся команда бухала, ходила в самоходы, исполняя только вахтенные обязанности и приборки.
Командир- капитан третьего ранга, немец, был очень порядочным человеком, наказаниями не злоупотреблял, но и его терпение не было бесконечным.
Так однажды, после трехдневного "отдыха" команды, командир поднялся на борт, опытным глазом оценил обстановку, выслушал доклад ("выхлоп") дежурного по кораблю и молча поднялся на мостик. Взревел ревун. -Кораблю к бою и походу приготовить!
Все разбежались по местам. Корабль встал на якорь на рейде, командир вызвал катер и умчался в Питер. Нам пояснили:- Это оргпериод! А как долго он продлится, знает только командир.
Через неделю закончились нормальные продукты, кок изощрялся готовить из сухой картошки, сухой капусты, сухого лука, макарон и консервов, что-то съедобное. Кончились даже сухари.
Командир на катере объехал вокруг корабля, в бинокль осмотрел свежепокрашенные рубки, сияющие медяшки, желтую деревянную палубу на юте и повернул к берегу.
25 луженых глоток кричали ему вслед:- Папа, прости! Мы больше так не будем! Очень кушать хочется! Ответа не последовало.
Дня через четыре катер причалил к кораблю и на борт поднялся командир. Оргпериод закончился!
Урок, кстати, забылся очень быстро. А детонатором послужила свадьба уже дембельнутого 30 летнего Стратулата, оставшегося на Камчатке. Он женился на девушке имеющей свой частный домик прямо на берегу Богородской бухты, в которой была наша стоянка. Учитывая, что здесь не было маршрутов комендантских патрулей, командир отпустил свободных от вахты старослужащих поздравить молодоженов и дал им на это один час.
Прошел час, никто не возвратился. Дежурный по кораблю по приказу командира посылает матроса с ультиматомом. Проходит еще час, ни посыльного ни поздравителей. Командир посылает самого дежурного. Через полчаса появляется процессия медленно спускающаяся со склона. Матросы на руках несут дежурного по кораблю, на безжизненно свисающей руке которого болтается повязка "РЦЫ". Такого командира в гневе я никогда не видел. Он ворвался в кубрик, где положили тело незадачливого дежурного, и сорвал с него погоны главстаршины. На какой-то момент тот пришел в себя:- Папа, за что? - У тебя слишком узкие плечи для таких погон!
Так и демобилизовался он простым матросом.
Пару слов о старпоме. Это был мой земляк, дважды пониженый в звании за пристрастие к алкоголю, старший лейтенант Юля Волков. Он был когда-то командиром такого же корабля как и наш, потом спился, и наш Гутафель приютил его как бывшего однокашника. Юля, как и все алкаши порядочностью не отличался, на свои обязанности забил большой болт. Все штурманские функции (расчет приливов-отливов, прокладка курса, корректировка лоций и карт, обработка предупреждений системы безопасности и пр. и пр.) исполнял командир отделения рулевых-сигнальщиков, впоследствии и я. Меня натаскивал мой предшественник, я своего преемника.
В походе Юля закрывался в своей каюте и бухал, за два года он ни разу не поднимался на мостик, за то, когда мы приходили в Питер, он, начищенный и наглаженный, первым ступал на трап, быстро садился в заранее вызванное такси и исчезал. Как правило, буквально через несколько минут к кораблю прибегала его разъяренная супруга и обзывала всех присутствующих, а командира особенно, нехорошими словами.
В конце концов Юлю уволили в запас.
Мичман -главный механик, командир БЧ5, мастер своего дела, заядлый охотник и рыболов, постоянный организатор браконьерских вылазок за красной икрой и сивучиными шкурами. С чужих слов хорошо выделанная шкура сивуча на материке стоила как Жигули. Раз в год мичман добывал одного-двух сивучей, обрабатывал их и куда-то сплавлял.
Однажды произошел такой случай. Огромную шкуру сивуча вывесили на стреле, матросы под руководством мичмана тщательно обработали цедру какими-то химикатами, коку отнесли на камбуз полсталитровый бак с печенью (единственный съедобный орган у сивуча) и после этого опустили шкуру за борт. Она должна была отмокать дня четыре.
Ночью пришла радиограмма, сыграли боевую тревогу, срочно снялись с якоря и лали полный ход. Я стоял на руле, когда услышал леденящий душу крик. Первая мысль - Человек за бортом. На мостике я один, подбегаю к машинному телеграфу, выставляю "СТОП" и спускаюсь вниз на ют. Вижу нашего мичмана с обезумевшим взглядом, держащим в руках оборванный конец и понимаю причину его горя. Шкурка попала под винты и ее оборвало. Что-то напомнило картину "Иван Грозный убивает своего сына".
Мои, пусть небольшие, познания в медицине, очень скоро пригодились. Я нашел подход к заведующей аптекой в санчасти полка, к которому мы были приписаны. У нее был вечный ремонт, а на корабле никогда не испытывали дефицита в самых различных красках. Благодаря взаимовыгодному бартеру я укомплектовал корабельную аптечку по последнему слову. Было все кроме наркотиков. Командир выделил мне двухместную каюту для пасссажиров под лазарет, где я и разместил свое добро.
Как известно, на Камчатке содержание кислорода в воздухе всего 16% вместо 21 в норме. В связи с этим там малейшая ранка даже царапина может заживать, а точнее гнить, неделями. Я уже не говорю о фурункулах, юношеских угрях, которым так подвержены молодые люди в период интенсивного полового созревания. Спасала перекись водорода. Многоразовая обработка давала свой эффект. Среди матросов был один неподдающийся этой терапии. У него воспаленными угрями была покрыта вся рожа и он меня забодал своими жалобами.
Однажды сидим в кают-компании (офицеры на берегу у жен под боком), ведем неторопливую беседу и употребляем Кубанскую любительскую (в просторечии "Шашки наголо"). Очень мягкий напиток, но сильно вонючий, если кто помнит. Заходит Васек и, нагло прервав нашу беседу, начинает портить нам аппетит, демонстрируя свои прыщи и требуя от меня неотложных действий. Сдержав свое желание послать его на х*й, я решил приколоться. Дал ему тюбик Теймуровой пасты (средство от пота ног) и сказал:-Васисуалий, хорошо умойся, высуши свою морду и нанеси на нее тонким слоем пасту. Не смывай ее до завтрешнего утра. Понял? Вперед! Когда сделаешь, покажись.
Минут через несколько он появился "в гриме". Толпе моя шутка понравилась. Но как я был удивлен утром, увидев отшелушенную физиономию Васька с минимальными участками воспаления. Процедура была повторена несколько раз с оглушительным эффектом. Васек стал бегать в самоходы и соблазнять вербованных девиц. Полное выздоровление, конечно, было достигнуто благодаря нормализации его половой жизни.
В основном мне приходилось заниматься мелкими травмами, простудными заболеваниями, изредка - венерическими.
Командиру нравилась моя деятельность на этом поприще и, когда он узнал, что я веду закулисные переговоры со старшим врачом полка о переводе меня в лазарет на ранее обещанных условиях, тут же отправил меня в учебку на Русский остров. Это случилось аккурат под Новый 1967 год. Меня и рулевого с соседней коробки заставили в течение часа собраться, посадили в самолет и отправили во Владивосток. Единственное, что мы успели- это прихватить пару бутылок водки.
Летим над океаном, прихлебываем водку, делимся за какие грехи нас сослали в учебку, когда мы уже сдали зачеты на 3-й класс рулевого-сигнальщика. Толик- высокий плечистый хохол, наглый как танк, залетел на постоянных самоходах в знаменитый "шеститрубный"-женскую общагу для вербованных. Командиру надоело извлекать его из этого гадюшника и он решил отдохнуть полгодика.
Полет проходил нормально, стюардессы нас снабжали закуской, мы расслабились. Тут я заметил выбивающееся пламя из под правого движка.
-Толик, похоже наше путешествие близится к концу.
- Та, х**ня, показалось
-Смотри, движок зафлюгировали и из него валит дым, наверное пожаротушение врубили.
Через некоторое время, самолет стал снижаться:-Пассажирам оставаться на местах, пристегнуть ремни, самолет совершает вынужденную посадку на военном аэродроме Воздвиженское. Просьба соблюдать спокойствие!
Ну, мы то приняли на грудь достаточно успокоительного, что нельзя сказать о других пассажирах. Вдруг хором стали верещать дети, истошно орала какая-то бабка, кудахтали бабы.
Посадка прошла благополучно. Стюардесса объявила, что желающие могут добраться до Владивостока на электричке, остальных мы доставим в гарнизонный Дом офицеров, где они могут дождаться окончания ремонта.
Нам спешить было некуда, нас устроил последний вариант. Было уже темно, а в Доме офицеров гремела музыка, там шел предновогодний "Голубой огонек", работал бар, люди веселились.
Мы быстро влились в это действо и не заметили как пролетели несколько часов, когда по матюгальнику пригласили пассажиров рейса №*** пройти на посадку. Через полчаса мы были во Владике. Где-то через часа полтора мерзли на пирсе в ожидании катера. Наконец он подошел, 45 минут шлепал по довольно крутым волнам и, наконец, причалил к пирсу, через который перехлестывали волна за волной. Мы, как истинные джентльмены, помогли женщинам перенести детишек через пирс на берег. С удовлетворением отметили, что кое-чему научились за полгода службы- даже ног не промочили.
Нашли школу связи, на КПП нам показали как пройти к дежурному по части. Идем, навстречу нам попался мелкий старший матрос. Толик его вежливо спросил:-Земляк, закурить не найдется? Реакция была для нас неожиданной. Карлик с соплей на погонах вдруг заорал:-Как вы обращаетесь к старшему по званию, почему не отдали воинскую честь, вы, что устава не знаете?
Толик, опешив, послал его на..., и мы пошли дальше. Не успели дойти до штаба, как нас повязали матросы из краула и отвели в местную губу. Не успели мы притереться к нарам, как нас повели к дежурному. Красномордый майор поразил нас львиным рыком, среди которого мы успевали выхватывать лишь некоторые слова отличные от матерных. Затем он поостыл, ознакомился с документами и уже тихо спросил:-Нах*я вас сюда прислали?
Я дипломатично ответил, что понятия не имею, и готов хоть сейчас вернуться обратно. Заодно я проявил сомнение, что нас здесь научат лучше чем уже научили на корабле. Майора это задело, особенно когда я уточнил какая скорость у них выпускная для сигнализации светом. Он ответил, что прием-30 знаков в минуту, передача 60. На это я похвалился, что читаю 90, а передаю под 120.
Темперамент майора меня поразил. Он поволок нас в какой-то темный длинный коридор, в торцах которого стояли два сигнальных прожектора и поставив меня за один из них, сам побежал к другому. Тут я немного очканул, башка гудела с похмелья, и был уже час ночи. Ангел-хранитель видимо сработал на отлично, я читал все, что майор передавал, ну а писать было проще.
В общем с майором мы нашли общий язык, он оказался начальником штаба школы связи, меня свели с начальником медицинской службы, который свалил на меня проведение занятий по военно-медицинской подготовке. Толика определили каптером списанной электронной техники.
Казарма на пять взводов, двухярусные койки. Утром, когда прозвучала команда подъем, мы с Толиком оказались первыми в строю, обутыми и одетыми. Старшина нас поставил в пример молодым, вот мол как на действующем флоте муштрят. На что Толик ему ответил, что иначе будешь рыб кормить, если корабль тонет.
Майор нашел брешь в наших познаниях. Оказывается мы не знали флажковой сигнализации.
Мы засели за изучение. Засели не то слово, нас выгоняли на сопки окружавшие школу и заставляли переговариваться друг с другом флажками, а с поста наблюдения, сидя в тепле, за нами следил дежурный наставник. На сопках ветер выл, колотун, зима всетаки, а мы согреваемся маша флажками.
Как -то мне в руки попалась полуободранная книжка индийских сексуальных рассказов. Я и взял ее на сопку, положил перед собой на снег и стал транслировать пацанам. Те только успевали давать отмашку "Понял, дальше". Я увлекся и вдруг мне в глаза ударил луч прожектора. Дежурный пишет:- Стой, не шевелись! и бегут ко мне два инструктора из постоянного состава. Короче, отшмонали книжонку, но за вклад в обучение курсантов чтению флажковой сигнализации объявили благодарность.
Еще один момент. Мы настолько уже привыкли к морзянке, что могли ее читать не только светом, но и на слух и даже тактильно. Я придумал такой фокус. Политзанятия с нами проводил молодой лейтенант, который задолбал нас конспектированием ленинских работ и требованием цитирования наизусть особо ценных высказываний. Зорко следил, чтобы отвечающий не подсматривал в конспект. Ну, а мы сделали так, отвечающий надевает на палец петлю, нитка протягивается к другому курсанту с открытым конспектом, затем последний морзянкой передает текст. Скорость передачи была сопоставима со скоростью речи медленно соображающего человека. Прокатывало, лейтенант был вне себя от своих педагогических успехов. Метод им раскрыт не был и передан по наследству другим группам.
Приключений после возвращения с учебки было еще много, но это требует отдельного описания. И так много букв.
Автор, контр-адмирал в отставке, рассказывает о годах службы на подводных лодках на Тихоокеанском флоте в период «холодной войны», вспоминает людей, с которыми он сталкивался в эти годы, размышляет об их влиянии на становление его как личности и на его военную карьеру. Особое внимание уделяется анализу версий гибели АПЛ «Курск».
Книга рассчитана па моряков-подводников и читателей, интересующихся периодом противостояния двух великих морских держав в 60-80-е годы XX века.
Автор благодарит: Морской литературно-художественный фонд им. Виктора Конецкого и группу компаний «Балтийский эскорт», «Балт-Эскорт», «Балт-Тест» и лично Андрея Геннадьевича Бабурова за содействие в издании этой книги.
УВАЖАЕМЫЙ ЧИТАТЕЛЬ!
Политика нашего государства в сфере экономики и безопасности на протяжении многих лет была связана с флотом. Военные моряки стояли на страже морских границ, отстаивая интересы Родины в удаленных районах Мирового океана, гордо несли Военно-морской флаг, повышая престиж России.
Становление автора книги «За прочность прочного корпуса» как моряка-подводника и вся его служба проходили в условиях бурного развития океанского ракетно-ядерного флота, в эпоху суровых испытаний людей и техники на прочность и выдержку.
За плечами контр-адмирала А.Н.Луцкого тысячи ходовых миль, годы командирских вахт на различных проектах дизельных и атомных подводных лодок.
С любовью и теплотой автор вспоминает своих друзей и сослуживцев по училищу, Военно-морской академии и службе на подводных лодках. Его, как истинного патриота флота, беспокоит пренебрежительное отношение к созданию средств спасения экипажей. Поэтому автор достаточно подробно описывает ряд событий, связанных с авариями и гибелью подводных лодок, особенно трагедию с атомным подводным крейсером «Курск», через призму своего сложного жизненного и служебного пути.
Уйдя в запас, Анатолий Николаевич Луцкий продолжает трудиться в концерне «Морское подводное оружие - Гидроприбор», заботясь о повышении боевой готовности Военно-морского флота.
Анатолий Александрович Комарицын и Анатолий Николаевич Луцкий
ПРЕДИСЛОВИЕ
Первое издание моих воспоминаний, выпущенных на средства ЦНИИ «Гидроприбор» и самого издательства «Гангут» тиражом 1000 экземпляров, вышло в 2002 году. Мне, как автору, презентовали 50 экземпляров, которые я раздарил родственникам, ближайшим сотрудникам по институту, библиотекам Главного штаба ВМФ, ВМА им. Н.Г.Кузнецова, ВСОК ВМФ, ВМИ им. Петра Великого, Музею подводных сил им. А.И.Маринеско и своим сослуживцам-подводникам в день празднования юбилея - 30-летия подъема Военно-морского флага на РПКСН «К-258», когда мы собрались по такому случаю в здании Главного штаба ВМФ в Москве летом 2002 года.
Остальной тираж издательство «Гангут» выпустило в свободную продажу. Довольно скоро стали поступать письма и предложения о переиздании.
Записи, как обычно, я вел между делом, в более или менее свободное время, выполняя основную работу по тематике института, где и продолжаю работать (ныне ОАО «Концерн "Морское подводное оружие - Гидроприбор"») в подразделении, занимающемся оценкой эффективности образцов морского подводного оружия и выбором перспективных направлений его развития. Понятно, что из-за закрытости этих работ в открытой печати распространяться о них не приходится, но тему «Курска» хотелось довести до конечной точки. Последние главы книги - по сути, самостоятельные размышления, посвящены этому и писались, как и ранее, не ради заработка, а, надеюсь, для действующих и будущих подводников и тех, кого волнует проблема надежной, гарантированной защиты Отечества.
Намерение записать свои воспоминания о некоторых событиях службы возникло давно, еще в годы службы на флоте, но все было как-то недосуг. Иногда, встречаясь с друзьями-товарищами, вспоминая и рассказывая о тех или иных событиях своей жизни, в ответ слышал пожелания записать их, как говорится, в назидание потомкам. Однако первую запись сделал под впечатлением аварии ПЛА «Комсомолец». Тогда вспомнилась трагедия ПЛА«К-8» в водах Бискайского залива, возмутила оголтелость в попытках спасти обреченный корабль, пренебрежение своевременными мерами по спасению экипажа, вспомнилась своя эпопея на ПЛ «С-150». Так родилась глава под названием «Оголтелость». В очередную годовщину гибели «Комсомольца» отнес ее в редакцию газеты «Петербургские ведомости». В печати я ее не видел. Тогда же принес в редакцию главы «Тосты» и «Истоки». «Тосты» родились в порядке подготовки к 45-летию выпуска из 1-го Балтийского ВВМУ подводного плавания, намеревался зачитать на дружеском банкете с провозглашением тоста, а «Истоки» писались для юбилейного самиздата к 50-летию выпуска из Нахимовского ВМУ. Все три «опуса» как-то при очередной встрече представил на суд однокашникам-нахимовцам. Одобрили. Стал вспоминать и записывать дальше, пытаясь связать хронологически события с уже написанным ранее. Вот потому в отдельных главах есть более подробные описания ранее упомянутых событий.
Я надеюсь, что читатель извинит меня за эти повторы.
ТОСТЫ
К 45-летию выпуска из 1-го Балтийского высшего военно-морского училища
При застолье в среде профессионалов-подводников весьма популярны два ритуальных тоста. Первый - «За число всплытий, равное числу погружений, и на одно больше!». Второй - «За прочность прочного корпуса!». С каждым из этих «обстоятельств» я знаком хорошо.
Итак, летняя практика курсантов после окончания третьего курса училища проходила в 1954 году на соединении подводных лодок Северного флота в Полярном. Это была первая практика на действующем флоте после присвоения нашему училищу наименования «Училище подводного плавания».
Летняя практика на Северном флоте. Сигнальный мостик подводной лодки «С-103». 1954 год
Группа курсантов расписана была на ПЛ «С-103». В этой группе, кроме меня, были Дима Строгий, Леха Алинер, Гена Морозов и Боб Зорин.
Все дублировали соответствующих старшин по специальности. Я дублировал торпедного электрика. Торпедный автомат стрельбы системы «Трап» на подводных лодках IX серии (довоенная постройка) размещался в офицерской кают-компании во 2-м отсеке. Все доклады торпедный электрик на ГКП в 3-й отсек делал по переговорной трубе.
Командиром лодки был капитан 2 ранга Антипов (поговаривали, что он был во время войны штурманом у самого Лунина), старпомом - капитан-лейтенант Суздаль (будущее «светило» ВОЛСОК ВМФ).
И вот, как-то на сбор-походе кораблей Северного флота в районе Йоканьги наша лодка отрабатывала торпедные стрельбы по надводному кораблю. После нескольких подготовительных «пузырных» стрельб наконец дали «добро» на атаку торпедой.
Антипов, надо сказать, был весьма своеобразным асом подводной стрельбы. Как мне казалось, он совершенно не признавал классических приемов определения элементов движения цели и на доклады расчета ГКП, торпедного электрика огрызался крепким словом, а сам буквально висел на перископе, ожидая прихода цели на табличный угол «фи».
ПЛ С-103. Северный флот (послевоенное фото). - 3-я дивизия подводных лодок Северного флота. Люди, корабли, события. Специальный выпуск альманаха "Тайфун". Серия "на службе Отечеству", выпуск № 11. СПб, 2011.
Во время атаки я сидел на кожаном диване рядом с торпедным электриком и по-человечески жалел, когда он со слезой в голосе настойчиво пытался докричаться в переговорную трубу со своими данными. Из переговорки в ответ доносилось: «мать-перемать». Наконец, по переговорной трубе в 1-й отсек понеслось: «Торпедный аппарат - товсь!». Следующей командой должна была быть команда «Пли!». Но вместо этого из переговорки опять «мать-перемать» и «боцман... держи глубину...». А лодка резко начала дифферентоваться на нос, из 1-го и 7-го отсеков пошли доклады об увеличении глубины погружения, из центрального поста: «Продуть балласт аварийно!». Натужно протрубили трубопроводы и клапаны аварийного продувания, но... ПШИК!!! Запас воздуха высокого давления, в том числе и из командирских групп, оказался расстрелянным в ходе «пузырных» атак на заполнение боевых баллонов торпедных аппаратов и продувание средней группы ЦГБ при всплытиях в позиционное положение между подготовительными упражнениями. Давление воздуха в цистернах главного балласта оказалось всего 3 кг/см2. Если подводная лодка по инерции и под действием отрицательной плавучести проскочит глубину 30 метров, воздушный пузырь в СГБ начнет сжиматься, отрицательная плавучесть будет возрастать - и лодка рухнет на грунт. А глубина моря в данном районе в два раза больше разрешенной глубины погружения подводной лодки! Доклады из концевых отсеков: нос - 20, корма - 7 метров.., нос - 30, корма - 12 метров.., нос - 35, корма - 12 метров, центральный пост- 22 метра, дифферент 15 градусов на нос! Нос - 40, корма - 15 метров, центральный пост 27 метров! Дифферент 18 градусов на нос!
Душу сковали страх и сознание собственной беспомощности. Сижу лицом к правому борту, руками вцепившись в раму дивана, глазами воткнувшись в одну точку дверцы рундука. Отсчет глубины из центрального поста молотом по мозгам - 27 метров, 25 метров! Лодка всплывает! 20, 15.., 5 м! Вылетели!
Резкий крен на левый борт, рундуки правого борта кают-компании нависли над головой, сам завалился спиной на рундуки левого борта. В следующее мгновение вижу - открывается дверца рундука над головой, из рундука вываливается массивный сейф и летит в меня!!! Все это как в замедленном кино! Нет сил шевельнуться. Сейф, зловеще просвистев мимо правого уха, с треском врубился в деревянную дверцу рундука рядом со мной...
Общее расположение подводных лодок IX и IX бис серий : 1 - цистерна главного балласта; 2 - дифферентная цистерна; 3 - уравнительная цистерна; 4- цистерна быстрого погружения; 5 - прочная рубка; 6 - торпедный аппарат; 7 - запасная торпеда; 8 - перископ; 9 - дизель; 10 - главный гребной электродвигатель; 11 - аккумуляторная батарея.
Через какое-то время оцепенение прошло - осознал, что лодка мерно качается на волне.
Как оказался среди других моряков на верхнем мостике, не помню. Все курили, нервно делились пережитым. Тем временем в причине провала на глубину разобрались. В 1-м отсеке при заполнении кольцевого зазора торпедного аппарата неправильно приготовили трюмные магистрали и, пока лодка маневрировала на атаке, набухали отрицательной плавучести в торпедозаместительную цистерну. Лодка сдифферентовалась на нос, и боцман не смог, естественно, удержать ее на заданной глубине горизонтальными рулями.
...И вдруг, среди гомона курящих: «Лодка погружается! Все вниз!..». Все посыпались вниз. Курсант, как всегда, последний. Вскакиваю в люк, командир заталкивает меня ногами, падаю в шахту люка на людей в центральном посту. Сверху вода! Командир задраивает люк уже с водой, командует: «Рули на всплытие! Оба мотора вперед полный!».
Лампочки померкли, аккумуляторная батарея тоже уже почти разряжена. Запаса ВВД уже нет. Главный осушительный насос работает на откат воды из уравнительной цистерны за борт.
Выкачав весь вспомогательный балласт за борт, обеспечили полупозиционное положение подводной лодки и, открыв верхний рубочный люк, запустили дизель на продувание главного балласта. И так, в конце концов, всплыли в надводное положение.
Разобрались. Первый раз, всплыв аварийно, ручные аварийные захлопки не закрыли, клапана вентиляции ЦГБ держали плохо (лодка старая, давно просилась в ремонт), и воздушная подушка из ЦГБ стравилась, лодка села, на ходу носом зарылась в волну, кто-то паниканул, а по команде: «Все вниз» и «Задраен верхний рубочный люк» в нервном шоке трюмач открыл клапана вентиляции и весь воздух из ЦГБ стравил.
Помню, уже на якоре на рейде Йоканьгского залива в 7-м отсеке в гнетущей тишине пьем вечерний чай, вернее, какао с сушками и галетами.., а зубы мелко стучат о край эмалированной кружки. Шок еще не прошел. Правда, слова этого я тогда еще не знал. В ту же ночь написал очень ласковое письмо матери. Хотя письмо это так и не отправил.
А через пару дней на празднике, посвященном очередной годовщине подводной лодки, первый тост поднимали «За число всплытий, равное числу погружений, и на одно больше!».
Второй случай. Декабрь 1955 года. Я, молодой лейтенант, командир торпедной группы БЧ-III подводной лодки пр. 613 «С-334» Тихоокеанского флота. Подводная лодка после постройки производит глубоководное погружение на государственных испытаниях. 7-й отсек. По корабельной трансляции: «Глубина 180 м. Осмотреться в отсеках!», и в этот момент меж торпедных аппаратов звук выстрела, свист, водяная пыль, туман... и доклад торпедиста: «Трюм полный!».
Трюмный без команды запустил трюмную помпу на осушение трюма. От запуска насоса я очнулся и сделал положенный доклад в центральный пост. Осмотрелись. Оказывается, вырвало прокладку распределителя смазки забортных устройств торпедных аппаратов. Вода поступала веером из-под фланца в виде пыли. Помпа справлялась. Ситуация контролируемая. Доложил в центральный пост. Аварийную тревогу не объявляли, продолжили программу испытаний.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. [email protected]
21 января 1954 года на воду была спущена первая в мире атомная подводная лодка «Наутилус». Идея боевого применения подводного судна, высказанная впервые ещё Леонардо да Винчи , была популяризирована в 1870 году в романе Жюля Верна «20 тысяч лье под водой».
Валерий отдал военно-морскому флоту 19 лет. В его памяти остался военный гарнизон Гаджиево Мурманской области, тысячи часов вахт на атомной подводной лодке на должности вычислителя-техника и 11 автономных плаваний в водах Баренцева моря и Северного Ледовитого океана. В 2001 году по выслуге лет Валерия уволили в запас.
«Первый раз я оказался на подводной лодке в 82-м году, когда наша 93 школа боцманов-прапорщиков Североморска проходила стажировку. Я попал на лодку «стратегического назначения второго поколения, потом она стала моей — я прослужил на ней 12 лет. Мы спустились под воду на 3 дня. Сначала мне показалось, что я нахожусь в огромной длиной трубе. Слева и справа множество кнопок, клапанов, ручек, механизмов. Заворожило — ничего подобного я не видел», — вспоминает Валерий.
Воздух на подводной лодке не отличается от воздуха на земле — в отсеках углекислый газ перерабатывает в кислород специальная установка под названием «Катюша».
— Не скажу, что на лодке тяжело как-то дышится — нет. Так же, как обычно. Скорее, давит замкнутое пространство, но это в первое плавание. Потом привыкаешь. Нас на лодке 142 человека… — говорит подводник.
— Ни больше, ни меньше?
— Нет. Но если только кто-то погибнет! — поясняет Валерий и продолжает:
— Моряки, мичманы, лейтенанты, офицеры… С каждой автономкой вы становитесь всё ближе друг другу. В первую очередь, со своим малым кругом — теми, кто находится с тобой в каюте, с кем встречаешься в столовой, на вахтах. Мне вообще с экипажем повезло!
В море своя иерархия. Фото из личного архива
На лодке, как и везде, есть своя иерархия. У матроса свои обязанности, у лейтенанта — свои. Кто-то следит за пультами, кто-то моет палубу, кто-то готовит. На лодке есть единственный кок — он готовит для всех завтрак, обед, ужин. Вестовые (уборщики на судне) моют посуду посменно.
«На судне две столовых. Матросы и мичманы едят в одной, офицеры в другой. Те, кто повыше по рангу, находятся на лодке в более комфортных условиях. Офицеры спят в двухместных каютах, у мичманов уже, помимо двухместных, есть четырёхместные. А матросам повезло ещё меньше — двухместных кают у них вообще нет, зато есть 6-местные», — говорит Валерий.
Каждый, кто становится моряком, обязан в своё первое погружение попробовать морскую воду.
— На центральном посту её приносят тебе в плафоне, и ты должен выпить всё до дна. Рассказывали, что некоторых тошнило — меня нет. Вода солёная — да, но не противная. Некоторые говорят, что она даже полезная. Потом тебе вручают свидетельство. Ну а на некоторых судах к традиции «воды в плафоне» добавляют «поцелуй кувалды» : её подвешивают к потолку, и при качке матрос должен изловчиться и её поцеловать. Странно немного, мы такого не делали. Но если бы было принято, конечно, избежать бы не удалось.
Во время войны, по словам Валерия, принято было встречать моряков на пирсе жареным поросёнком. Сам Валерий служил в мирное время, про военное ему рассказывал отец — тоже подводник. В годы ВОВ он служил на дизельной подводной лодке.
— За каждый потопленный корабль морякам вручали поросёнка. Или за какие-то особые заслуги в мирное время — тоже. Но сейчас это редкость. На моём веку такое было несколько раз. Но мы отдавали поросёнка матросам, а сами шли праздновать к жёнам. Они с детьми встречали нас на берегу — к Дому офицеров приезжал автобус, забирал их, отвозил к пирсу. Ну, на берегу, конечно, цветы, жаркие поцелуи — три месяца не видишь жену, представьте! Потом принято было накрывать стол у кого-то дома, жёны готовили, а мы праздновали. Это были такое дополнительное «23 февраля» в году!
— А женщины все дожидаются мужей, хранят верность?
Валерий улыбается:
— Всякое бывает. У нас был случай, когда ревнивый подводник прострелил ногу любовнику жены. Но это он так думал — потом оказалось, что это был её друг. Он приехал в гости к ней со своей женой. Да, в гарнизонах такую вещь, как измена, невозможно утаить. Все друг друга знают. Так что надо быть очень изобретательной женщиной.
Не все женщины дожидаются своих мужей с автономок. Фото: АиФ-Петербург/ Ольга Петрова
— Что чувствовали, когда подплывали к пирсу?
— Радость. Лёгкость. Ведь это всегда риск — не знаешь, вернёшься или нет… Помню, когда ещё курил — особое удовольствие приносило выйти на трап и закурить сигарету… Солоноватый запах моря, йода… И воздух свежий, чистый… затягиваешься — и аж голова кружится.
— 90 дней под водой — не одна же вахта. Как подводники отдыхают?
— Нарды, домино, карты. Библиотека есть на подводной лодке. Подводники любят читать детективы. Сейчас не знаю, что читают. Плёночный кинопроектор был — фильмы смотрели, потом появился видеомагнитофон. Кто что на лодку принесёт посмотреть — то и смотрим. Когда кассеты заканчивались, бывало, смотрели во второй раз. Смотрели и документалистику, опять же о лодках.
Стереотип, что матросы — народ пьющий, Валерий опровергает: «Нам иногда выдавали за ужином по 50 грамм красного вина. Но ни о каких «попойках» речи быть не может. Если у тебя день рождения, тебя вызывают на пост и там поздравляют тортом. Помню, на моё 23-летие на первой боевой службе меня вызвал капитан на пост, поздравил и дал посмотреть в перископ… на глубине 19 метров. Такой роскошью раньше никого не поздравляли! Это была просто чудесная картина — могущественная Арктика, белая-белая льдина… на ней медведи, кстати, они в жизни какие-то серые, а не белые. Наверно, по сравнению со снегом — он весь переливался, сверкал, как бриллиант. А на горизонте солнце вставало — красота непередаваемая».
Валерий говорит, что на видеокамерах в лодке подводники наблюдают китов-косаток и разных рыб подо льдом. Так что они и ихтиологи по совместительству, о рыбах и их поведении знают очень многое.
— С какими трудностями сталкивается подводник в плавании? Правда, что тот, кто познал море, уже ничего не боится?
— Расторгуев пел: «Говорят, для ребят, для тех, с морем кто судьбу связал, не страшен и девятый вал, но, видно, в море не бывал, кто так сказал». Мы — не роботы, люди. У нас также есть страхи. Подводник боится? Ну, мы не думаем о том, какую опасность везём на своих плечах… — улыбается Валерий.
Одна подлодка с 16 баллистическими ракетами на борту может уничтожить целую страну. На каждой из 16 ракет 10 боеголовок. Один такой заряд превосходит по своей мощи бомбу, сброшенную на Хиросиму и Нагасаки.
«Боимся пожара. На лодке много горючих материалов, то и дело думаешь, как бы что не загорелось, — говорит Валерий. — Если вовремя не потушить пожар, то лодка потеряет свою горизонтальную плавучесть и попросту утонет. А пожар в замкнутом пространстве легко определить по запаху. Когда что-то горит, пахнет жжёным полиэтиленом вперемешку с пропиленом».
Описывая специфический запах пожара, Валерий вспоминает своё первое глубоководное погружение — именно в этот день он его и почувствовал:
— На моём боевом посту на глубине 220 метров сорвался сальник с первого ГОНа (главного осушительного насоса). Я перекрыл клапаны — впервые не в теории, а на практике. Конечно, это было волнительно. Надо быть готовым ко всему. Солёная вода со временем разъедает даже самые крепкие конструкции…
Валерий рассказывает, что при пожаре в отсеки пробивается пыль тугим напором — там настолько сильное давление, что если моряк сунет туда руку — перерубит на части.
— А кровь из ушей у моряков — такое бывает или байки кинематографистов?
— Такое может быть во время войны, когда мина разрывается в море. Чем ближе взрыв, тем сильнее бьёт по перепонкам. Сейчас, в мирное время, такое может быть разве что у акустиков от давления, но это редкость. У некоторых подводников кровь из носа идёт иногда, но это мелочи, — отмахивается Валерий.
— Сегодня подводники мин не боятся?
— Баренцево море чистое, дальше — Арктика, там глубины 1,5-3 тысячи метров — какие там мины?! Вот айсбергов боимся — да. Одна лодка чуть не утонула из-за этого — он был рядышком с нами, мы в то время как раз возвращались домой. Лодка наткнулся на айсберг, он повредил рубку, не могли открыть рубочный люк… Причина — невнимательность капитана, человеческий фактор, как и в любой работе. Но подводники — молодцы, лодка не затонула. Они пришли на базу…
— Как вы узнаёте об этом, будучи в море?
— По космическим аппаратам связь. А как именно — военная тайна, — улыбается подводник. — Мы, мичманы, не знаем, где мы находимся, когда в море. Об этом знает командир и старпом. Только верхушка. Не положено нам знать. Мало ли, какой матрос письмо кому-то напишет, расскажет, где была лодка… а это прочтут американцы.
— Какие лодки лучше — наши или американские?
— Сложно сказать. У американских хорошая шумоизоляция — их под водой не слышно, наши лодки более шумные. Но зато мы раньше не могли с пирса ракеты пускать, только с моря. И это служило нам плюсом. Так ракету практически невозможно сбить. Выходит, из-под носа она в море летит. А с пирса — полчаса. У нас по 2-3 комплекта аппаратуры, у американцев — всё по одному…
— Откуда это известно российским подводникам, если это секретные данные?
— Ну, фильмы нам показывают документальные — я же говорил: интернет теперь есть — вся информация, как на ладошке. И повторюсь — когда лодка уничтожается, вся информация рассекречивается. Кстати, по поводу связи — мобильными телефонами пользоваться на судне запрещено. Да и смысла в этом нет — всё равно сигнал телефон не ловит на такой глубине.
Атомные подводные лодки служат от 33 до 35 лет. В 1995 году лодка Валерия была уничтожена. На смену ей пришла новая — модернизированная.
Фото: Атомная подводная лодка, на которой служил Валерий. Фото из архива одного из экипажей в г. Гаджиево
«Когда лодка выходит из состава флота, ей устраивают проводы — собирают экипаж на пирсе, поднимают Андреевский флаг, на память делаются общие фотографии на палубе. Ну и всё. Затем её передают гражданским лицам на завод, там корабль разбирают. После того как корабль уничтожают полностью — разрезают, информация о лодке рассекречивается», — поясняет Валерий.
«Подводники — патриоты до мозга костей». Фото: Пресс-служба мэрии Архангельска
— Есть вещи, по которым вы скучаете на пенсии?
— Если сейчас подумать, по чему я скучаю, то я скорей скажу — по людям, чем по морю или какому-то рабочему процессу. По мичманам, с которыми служил, которых знал — многих с других лодок. Мы встречались, когда приходили на базу — на берегу, — вспоминает Валерий. — Подводники — это особые люди, служат целыми династиями — у моряка обязательно будет сын моряк. Это поразительная энергия, любовь к родине, гордость за наш флот, в которой ты воспитываешься. Мой отец тоже ходил в море. Жизнь в море тебя закаливает, а жизнь в гарнизоне — сплачивает. Люди на подводных лодках — это особая каста среди военных. Это такие патриоты до мозга костей, понимаете…
