Историк Борис Хавкин в статье "Немецкие военнопленные в СССР и советские военнопленные в Германии" пишет:
Сталин, после того, как летом 1941 г. в котлах под Минском и Смоленском попали в немецкий плен более 600 тыс. красноармейцев, был убежден в том, что "в Красной Армии нет военнопленных, есть только предатели и изменники Родины"
Ссылаясь на "Справку комиссии по реабилитации жертв политических репрессий", опубликованную в журнале "Новая и новейшая история", 1996, №2, с. 92.
Коллега wolfschanze
не поленился отсканировать Справку и обнаружил , что данная фраза там действительно присутствует, но лишь в качестве названия одной из частей, без ссылок на какие-либо источники.
Я попытался поискать, откуда же взялась цитата, при этом довольно быстро обнаружил, что единого первоисточника не существует. Вот перечень, не претендующий пока на абсолютную полноту:
1. Версия Симонова (Мехлис)
К.Симонов в книге "Глазами человека моего поколения" (1979) рассказывает о разговоре с Г.Жуковым:
В мае 1956 года, после самоубийства А. Фадеева, я встретил Жукова в Колонном зале, в комнате президиума, где собрались все, кому предстояло стоять в почетном карауле у гроба Фадеева. Жуков приехал немного раньше того времени, когда ему предстояло стоять в почетном карауле, и вышло так, что мы полчаса проговорили с ним, сидя в уголке этой комнаты. Тема разговора была неожиданной и для меня, и для обстоятельств, в которых происходил этот разговор. Жуков говорил о том, что его волновало и воодушевляло тогда, вскоре после XX съезда. Речь шла о восстановлении доброго имени людей, оказавшихся в плену главным образом в первый период войны, во время наших длительных отступлений и огромных по масштабу окружений... А что у нас, - сказал он, - у нас Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу: "Каждый, кто попал в плен, - предатель родины" и обосновывал ее тем, что каждый советский человек, оказавшийся перед угрозой плена, обязан был покончить жизнь самоубийством, то есть в сущности требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийц.
Человек в штатском снимает шляпу, подходит к микрофону. Он говорит по-немецки, каждую его фразу переводит на русский язык адъютант генерала:
- Мое имя - Артур фон Кристман. Я представляю германский Красный Крест. Вот сообщение швейцарских газет, - человек развернул газету: - "Делегация Международного Красного Креста отправилась из Швейцарии в Москву, чтобы обсудить с советскими властями меры помощи русским военнопленным. С большим трудом делегация добилась встречи со Сталиным. Он выслушал представителей швейцарского Красного Креста и ответил: "«У нас нет военнопленных. У нас есть только предатели"
Известно ли Вам, что Сталин отказался от своих военнопленных, волею военного случая оказавшихся в немецком плену, объявив их изменниками родины /приказ N260 от сентября 1941 года/. Молотов заявил, что "у нас нет военнопленных, а есть дезертиры из Красной армии". (цит. по Б.Кузнецов "В угоду Сталину", 1957)
Автором письма был, по всей видимости, генерал-майор РОА Меандров, бывший начальник отдела пропаганды Комитета освобождения народов России, вскоре выданный советским властям и повешенный вместе с Власовым. В письме говорится, конечно, о . Сведение пресловутой цитаты к этому приказу в западной историографии встречается регулярно. Один из первых примеров в книге Р.Гартхоффа "Soviet military doctrine" (1953):
In an order in September, 1941, Stalin declared that all prisoners of war would be considered traitors to their country.
То, что Яша во время войны оказался военнопленным, для отца было только «позором» в глазах всего мира. В СССР этот факт умалчивался во время войны и позже, хотя вся мировая пресса писала об этом. А когда иностранный корреспондент запросил об этом официально, отец ответил, что «…в лагерях Гитлера нет русских пленных, а есть только русские изменники, и мы покончим с ними, когда завершится война». А о Яше он ответил так: «У меня нет сына Якова».
Цитата вообще часто связывается с историей Я.Джугашвили. Найти "иностранного корреспондента", на которого ссылается Аллилуева, мне пока не удалось.
4. Версия пилота.
Н.Толстой в книге "Жертвы Ялты" пишет:
Сталин же, когда к нему обратились с предложением разрешить переписку и посылки для военнопленных, ответил: "Русских в плену нет. Русский солдат сражается до конца. Если он выбирает плен, он автоматически перестает быть русским. Мы не заинтересованы в установлении почтовой службы для одних немцев."
Ссылаясь при этом на книгу Дж.Рейтлингера "The house built on sand"(1960). Сам Рейтлингер, правда, подает историю с некоторой оговоркой:
Apparently Hitler told Baur, the Captain of his escort flight, that Stalin had replied to a request for an exchange of postal arrangements for prisoners of war. Stalin"s words had put an end to the inquiry: "There are no Russian prisoners of war. The Russian soldier fights on till death. If he chooses to become a prisoner, he is automatically excluded from the Russian community. We are not interested in a postal service only for Germans." Whatever the truth of this story, it expresses Stalin"s views on the subject of prisoners.
И ссылается на книгу пилота Гитлера Ханса Баура "Ich flog Mächtige der Erde" (1956). Я воспользовался английским переводом книги Баура ("Hitler"s pilot", 1958):
From the very beginning of the war the German authorities were in touch with the protective powers in an effort to organize an exchange of prisoner-of-war mail with Soviet Russia. Many months passed, and still no answer came from the the Soviet Government. Then one day at table Hitler told us that Stalin had at last replied, saying: "There are no Russian prisoners in German hands. The Russian soldier fights to the death. Should he ever allow himself to be taken prisoner he would thereby automatically exclude himself from the community of Russian people. The Russian Government has therefore no interest in any exchange of prisoner-of-war mail with Germany."
Уважаемый г-н Посол, Подтверждая получение Вашего письма от 25 марта сего года с сообщением о предложении Ватикана установить обмен сведениями, касающимися советских военнопленных и военнопленных держав «оси», имею честь сообщить, что в настоящее время этот вопрос не интересует Советское Правительство. Выражая Правительству США признательность за внимание к советским военнопленным, прошу Вас, г-н Посол, принять уверения в моем высоком к Вам уважении.
Согласно информации, полученной Министерством Иностранных Дел, МАЙСКИЙ, Советский посол в Лондоне, сказал в ответ на это предложение, что его Правительство не интересуется участью советских военнопленных в немецком плену. Он отметил также, что если бы они выполняли свой солдатский долг – сражаться до конца – они не оказались бы в плену.
Советский посол в Анкаре заявил в апреле 1943 г. папскому легату, которому папа поручил прозондировать вопрос об обращении с пленными, что советское правительство не придает значения сообщениям о русских военнопленных, поскольку считает их предателями (Сообщение немецкого посла при Ватикане Бергера от 22 апреля 1943 г., РААА, Büro des StS.,Akten betr. Rußland, Bd.10. Папским легатом в Анкаре был монсеньор Ронкалли, который позднее стал папой Иоанном XXIII).
В советском описании этих переговоров речь идет только об итальянских военнопленных:
Тардини поручил апостолическому делегату в Турции монс. Ронкалли встретиться с представителями советского посольства и попросить русских прислать список итальянских пленных. Первая встреча Ронкалли с Н. Ивановым, советским консулом в Стамбуле, состоявшаяся 22 марта 1943 г., казалась обнадеживающей. Однако после беседы с послом СССР в Анкаре Иванов заявил, что ему запрещено обсуждать с представителями Ватикана эти вопросы" ("Россия и Италия", т.3., 1993)
То же самое сообщали и послы из Софии и Стокгольма - донесения, которыми тут же воспользовался отдел по делам военнопленных, чтобы объяснить советским пленным, что никто не заботится об их судьбе, и что они могут надеяться на возвращение на родину только после победы Германии (OKW/Kgf. №3329/43 от 20.07.1943 г., содержится в: Luftgaukdo. III/IIb/4 Az Зр20 от 13.08.1943 г., ВА/МА RH 49/v. 77. Среди прочего цитируется высказывание посла Коллонтай: "Советский Союз не знает, что такое советский военнопленный. Он считает попавших в руки к немцам советско-русских солдат дезертирами")
Эта информация хорошо коррелирует с "версией власовцев", видимо, именно с середины 1943-го фраза стала активно использоваться для пропаганды среди военнопленных. Однако, то, что Коллонтай произнесла слова, которые ей приписывают, более чем сомнительно. В августе 1942 г. у нее случился сердечный приступ, она долго пролежала в больнице, потом с января по октябрь 1943 г. находилась в санатории и не принимала активного участия в работе посольства.
Буду признателен за дополнения и уточнения.
Василий Зорин
ПЛЕН
Наш концлагерь в Германии был пересыльным, но для нас он стал пунктом назначения. Прогнали под его железными, арчатыми воротами, как под ярмом, и разместили в бараках, построенных на скорую руку. Это не был лагерь уничтожения, он даже названия своего не имел, однако в общей могиле там сто тысяч наших полегло, и, как потом известно стало, только каждый десятый из него вышел. На советских Женевская конвенция не распространялась, и поселили нас по окраинам, отделив колючей проволокой от центра. А там — англичане, французы, голландцы… За переход – расстрел. Но мы все равно ходили. Им Красный Крест маргарин поставлял, сигареты, лекарства, а с нашей баланды только ноги протянешь. Вот и выпрашивали: французы, открытые, общительные, охотно делились, а англичане высокомерные, только окурки бросали, как собакам, но мы и им были рады. А случалось, еду выигрывали. Так, организовали раз шахматный турнир, от каждой страны по команде, и я за наших на первой доске. От ветра качает, мысли разбегаются, а заставляешь себя думать, европейцы сытые, ходы с улыбкой делают, однако ж мы победили. Охраняли нас не ахти как, а куда бежать – кругом Германия. Когда же случалось, то беглецов даже не ловили – их сдавали деревенские, если сами не расправятся, приводили обратно на лютую казнь. А правили в лагере уголовники, которых немцы назначили, чтобы нас было легче в узде держать. Они люди опытные и к нарам привычные, своих людей на кухне поставили. Те последние крохи присваивают, а попробуй, пикни. Я в лагере сорок восемь килограммов весил, доходяга, кожа да кости (отец был за девяносто). Уже и вставать не мог, дистрофия развилась. А спас меня от смерти товарищ мой, Саша Зубайдуллин, татарин, раздобыл где-то сырой картошки, с этой картошки я и пошел на поправку…
Татары вообще народ храбрый, это у них в крови. В сорок первом узбеки и таджики при обстреле в воронку собьются, так что их одним снарядом накроет, молятся, и никакими силами их не растащить, а татары ничего, держатся наравне с нами. Зубайдуллин ко мне в пятьдесят третьем приезжал. После смерти Сталина тогда амнистию объявили, и уголовники посреди бела дня лестницу приставляли и на глазах вторые этажи чистили. Правда, Москва от них не долго страдала, спасибо МУРу. Так вот спустились мы с Сашей в пивную выпить за встречу, а там дым коромыслом, разный люд гуляет. Только сели за столик, и вдруг крик: «Сумочку украли!» Женщина растерянно озирается, бормочет, что в кошельке продовольственные карточки. А лица кругом наглые – поди возьми, да и кто сумочку «прижал» одному Богу известно. И тут Зубайдуллин, а он ростом метр с кепкой, берет со стола нож и встает в дверях. Никого, говорит, не выпущу, пока сумку не вернете. Мне страшно, а что делать, пришлось рядом встать. Угрозы посыпались, а мы в ответ скалимся. Может, испугались, может, уважение к фронтовикам свою роль сыграло – на нас форма была военная, — одним словом, нашлась сумочка…
А в лагере я за четыре года всякого навидался. В сорок втором, седьмого ноября, построили нас, как всегда на плацу, для утренней проверки. Холодно, лица угрюмые, в пяти шагах немцы с овчарками. И вдруг перед строем выходит высокий человек в полковничьем кители и громко обращается: «Поздравляю, товарищи, с праздником Октябрьской революции!» Геройство необыкновенное, думали, все, пропал полковник, однако немцы, то ли не поняли, то ли простили за мужество. Это был Константин Боборыкин. Говорили, что его специально к нам забросили для агитации – тогда уже власовцев начали вербовать – только я в это не верю…
Как я уже говорил, лагерь наш был пересыльным. И вот ночью раз в барак к нам доставили молодого парня, бросили на соседние нары. Разговорились, оказалось, он из казаков раскулаченных, отца сослали, хозяйство разорили. Он в первые же дни войны немцам сдался, уж больно хотелось отомстить. Записали его добровольцем, он в бой рвется, не удержать. Когда наши стреляют, немцы в окопах прячутся, а он сидит на виду, курит. Дослужился до унтер-офицера, крест железный получил за то, что у нас в тылу «языков» брал. А когда поехал за ним в Берлин, дорогой много чего насмотрелся, зверств, которые немцы вытворяли. Ну, по случаю награды напился где-то в ресторане, да портрет Гитлера и расстрелял. Его – в лагерь. Ничего, говорит, сбегу. А я думаю: куда? Тебя же наши сразу расстреляют. Промолчал, а утром, чуть свет, его перевели, и больше мы не встречались…
Действовало в лагере и подполье, но ничего героического мы не совершали: как могли, поддерживали больных, упавших духом. В конце сорок четвертого немцы из пленных татар набирали бойцов в РОА (власовская Русская Освободительная армия). Решили послать к ним Зубайдуллина. Он на своем языке их стыдить начал, а главное, говорит, наши близко, лучше потерпеть, чем под трибунал пойти. Рисковал он страшно, если бы хоть один донес, расстреляли. Разагитировал он своих, однако до начальства все же дошло, и мы его последние месяцы до освобождения прятали. Раз, когда ночную проверку устроили, он под нары забился, тут его рост выручил, в другой раз в нужнике переждал. А всё – на волосок от смерти. Да мы все там под ней ходили…
Немцы жестокие. Погнали нас как-то их бауэрам помогать, окрестные деревни нашим трудом не брезговали, то сено косить, то брюкву собирать. Брюкву мы украдкой ели, до того что в животе урчит – впрок, когда еще такое выпадет. Так вот бредем за телегой, а на ней мальчишка лет двенадцати. Нас от усталости да с голодухи шатает, один пожилой и придержался за телегу-то, всё легче, так мальчишка не поленился – пнул его ногой в грудь, отцепись «швайна». Я потом, когда лекции читал, от немцев отказывался. Китайцы, вьетнамцы, кто угодно, только не немцы, не могу их язык слышать. Ректор мне говорит: «Как же так, Василий Васильевич, народ то не виноват, это фашисты…» А я наотрез. При этом Бетховена могу бесконечно слушать. Был в лагере Ромка Блексман, голландский еврей, мы с ним эти темы обсуждали, он до войны музыку преподавал. Сидим в коптерке, потихоньку арии напеваем (у отца был абсолютный слух). В его Роттердаме им внушали, будто по Москве медведи бродят, однако, он, когда Шостаковича и Прокофьева услышал, засомневался: медведи и такая музыка? Он мне после войны писал, да я отвечать боялся – и так на Лубянку таскали, ведь «у нас нет пленных, у нас есть предатели» (известное изречение Сталина).
А с уголовниками такой случай вышел. Когда они в очередной раз пайку урезали, я не удержался, при всех сказал им пару ласковых. А их власть, как и любая, на предупреждении держалась, и решили они со мной разобраться, чтоб остальным было неповадно. Разговор у них короткий – поднимут под локти и с размаху о бетонный пол, валяйся потом во рву с переломанным хребтом – кто хватится, немцам-то все равно. Однако ж, «блатным» тоже повод нужен, у них свои правила, чтобы придраться «шестерки» есть. Вот однажды вечером, в дождь, заходят трое, и один, щуплый, с порога: «Ты у меня часы спер!» А по бокам верзилы кулаки разминают. Что делать? Но я и подумать не успел: от оскорбления кровь в лицо бросилась, и я ему в морду. Он — с катушек, вскочил и – за вилы. Убил бы, да верзилы остановили, брось, говорят, не брал он. Видно, смелость моя понравилась. А в сорок пятом, когда полк наш через Дрезден шел, отлучился я по нужде. Захожу в разбитый дом, а там мародеры орудуют. А среди них те верзилы-уголовники из нашего лагеря. Узнали. Говорят: Василий, война вот-вот кончится, не с пустыми же руками возвращаться, а добра кругом хоть завались, давай, примыкай к нам. А я им, чтобы не обидеть, приветливо так – не могу, говорю, часть моя на улице марширует, как же я дезертирую. Смотрю, за спиной двое выросли, остальные придвинулись, косятся. Один автомат передернул – убить тебя придется, иначе сдашь нас. Я прямо в глаза смотрю, не мигаю.
— Разве я в лагере «стучал» или слово не держал? Вспомните, было хоть раз? И сейчас не выдам – у вас своя дорога, у меня своя.
Те, кто меня не знал, загалдели, но верзилы главные были, поверили. Проводили до дверей, на прощанье даже бутылку шнапса сунули – выпей, говорят, что жив остался…
Хлебнули мы, конечно, сполна, но изменить – не изменили, и лицо старались соблюсти. В лагере сошелся я с одним австралийцем. И так ему приглянулся, что предложил он после войны к нему перебраться. Я, говорит, человек богатый, ферму имею, тысячи овец, жить будешь, не работая, на правах друга. А уж канонада слышалась, ясно, что дело к развязке. Спасибо, отвечаю, но у меня дом свой – это про подвал-то! – да и Родину я люблю. Так воспитаны были, не мыслили, чтобы эмигрировать, да и гордость за страну была.
Если бы нас англо-американцы освободили, то я бы поменял после репатриации германский лагерь на сибирский, но подошли наши. Направили меня в госпиталь в польский город Чинстохов, там признали инвалидом, хотели домой отправить. Но я в армию попросился. Хотелось отомстить, да и плен искупить. В свою часть самоходом добирался, на ночь останавливался, где попало, в деревнях, на хуторах. А что за люди тут живут, того гляди, убьют, фамилию не спросят. На этот случай у меня прием был особый: входя, осматриваю дом, а потом громко хозяевам докладываю – завтра наш взвод к вам на постой придет. Но все равно на ночь запирался на ключ, а чуть свет – из окна и дёру. Сорок пятый не сорок первый, война пошла другая. Если где сопротивление, в атаку не гонят – ждем «катюш», они с полчаса поработают, только потом мы. Идем, а кругом трупы обгорелые, от пламени немцы на дорогу вылезали, тут и умирали. В подвалах брошенные фауст-патроны ящиками находили, вино в бутылках, но пить не решались, начальство распускало слухи, что отравлено…
Трофеев в Германии набирали много: генералы эшелонами гнали, солдаты – кто что унесет. У одного, помню, руки до локтей все часами обмотаны, засучивает рукава, хвалится. И надо же – шальная пуля. Ему часы не нужны стали, и мы их между собой поделили. А другой в свой вещевой мешок все бумагу набирал. Зачем, спрашиваю. Как же, говорит, я студент, доучиваться буду, а с бумагой трудности будут…
Окончания войны со дня на день ждали, думали, у нас дел больше не будет. Но тут Прага восстала, и нас бросили чехам на помощь. Сутками гнали без сна и отдыха, люди на ходу спали. А как замечали – идешь лесом, глаза открыл – уже поле. И все же танкисты нас опередили, взяли город. Однако ж медаль за Прагу дали…
ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ
Я уезжал из Москвы с дипломом математика, а, когда через семь лет вернулся, даже таблицу умножения не помнил. Ночами кошмары снились, горы трупов, вскакивал, думал, еще в лагере, до утра курил. А на улицах фронтовики безногие в каталках разъезжают, деревяшками о мостовую стучат. Какая там математика, рад, что цел остался! Однако жить надо: устроился в художественную школу алгебру вести: вечером готовился, вспоминал, утром – рассказывал. А тут еще на Лубянку вызывать стали. Лампой в глаза светят, допрашивают. И все про лагерь – кто как вел себя, кто врагу пособничал, предавал. Я все честно рассказываю, фамилии называю. Они мои показания с другими сличают, иногда требуют донос подписать, мол, такой-то враг народа, проявил малодушие, трусость. А как я могу, когда четыре года с ним бок о бок, и знаю, что честный человек? Сколько раз вещи в узелок собирал, но — обошлось. Верно спасло то, что состоял в подпольном комитете, ну и другие подтвердили. А на следователей я зла не держу, их понять можно – изменников-то хватало…
В школе я только год отработал, устроился после на кафедру в родной институт – взяли, как фронтовика. А институтский филиал размещался в Загорске, вот меня и отрядили туда лекции читать. Вставать нужно было ни свет, ни заря, к открытию метро, на вокзале тоже все бегом, к первой электричке, и не дай Бог опоздать. В поезде потом два часа досыпаешь, а в половине девятого, как штык, на занятиях. Зимой в электричках не топят, от холода приходилось газетами обкладываться, пока пальто не купил…
Эх, судьба! Может я Шопенгауэром стал или Достоевским, как говорит чеховский герой, а так выше «кандидатской» не поднялся…
Прислал для публикации на Иван Зорин
Приписываемых Сталину
"У нас нет военнопленных. У нас есть предатели ",
я искал журнал "Новая и новейшая история, 1996, №2 ", поскольку фраза со ссылкой на русском только в "Справка комиссии по реабилитации жертв политических репрессий // Новая и новейшая история, 1996, №2 , встречается у Хавкина. А доверять Хавкину, к сожалению, после ссылок с его стороны на несуществующие данные у Земскова, увы не могу. В иных же публикациях хотя такая фраза и встречается, однако ссылки на источник - отсутствуют.
Помощь в поисках предложил wolfschanze
. Вот он выложил ссылку на саму работу Наумова, на которую ссылается Хавкин. Что же выяснилось? В работе есть подобная фраза - в качестве заголовка
. При этом не указан
источник происхождения данной фразы.
Научный аппарат в виде ссылок - в данной публикации Наумова - напрочь отсутствует.
Upd. 0 - Поиск (подобной) фразы выполнен еще и на английском языке. Было найдено следующее:
After V-E Day, Stalin was true to his dictum, "We do not have prisoners of war, we only have traitors." Most Russian soldiers liberated from German captivity were sent to the gulag; some were shot outright. -
Указания источника фразы - нет. Кроме того, автору данной заметки следует ознакомиться со статистикой Земскова. Собственно говоря - фраза "Most Russian soldiers liberated from German captivity were sent to the gulag; some were shot outright. " - это как раз из серии первого вранья Хавкина.
Снова таки без указания источника фраза встречается в данной переводной статье
http://fmso.leavenworth.army.mil/documents/blockdet.htm
How Were Soviet Blocking Detachments Employed? by A.A. Maslov Translated by COL David M. Glantz Foreign Military Studies Office, Fort Leavenworth, KS.
...
It is completely clear that the real political-legal cause for this was the celebrated pronouncement which is usually ascribed to Stalin, "We do not have prisoners of war, we only have traitors."
Подобная фраза
"There are no Soviet prisoners of war, only traitors ."
Встречается к статье в английской википедии по поводу
Приказа № 270 Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии -
http://en.wikipedia.org/wiki/Order_No._270#cite_note-channel4-2 . В ней написано о том, что Сталин, комментируя данный приказ, сказал про отсутствие пленных и наличие только предателей,
Commenting on that order, Stalin declared: "There are no Soviet prisoners of war, only traitors."
и дается ссылка на на очередную статью
"The warlords: Joseph Stalin"
. http://www.channel4.com/history/microsites/H/history/t-z/warlords1stalin.html . Retrieved 2007-07-03. -
которая только через архив.орг вытащена была:
http://web.archive.org/web/20071013120503rn_1/www.channel4.com/history/microsites/H/history/t-z/warlords1stalin.html
Stalin"s response, as ever, was to blame others and to take on even more power....His infamous order no. 227 said that no one could retreat, even for tactical reasons, and order no. 270 prohibited any soldier from surrendering: "There are no Russian prisoners of war, only traitors," he declared. ..."
В данной статье приказ № 270 упорядочивается фразе про предателей.
В книге The secret file of Joseph Stalin: a hidden life, Roman Brackman встречается также подобная фраза
При этом - ссылок снова таки - нет. Заодно сказано, что фраза эта была передана по радио в концентрационном лагере, где был Яков Джугашвили
Кроме данной фразы, была также упомянута иная фраза, которая приписывается Сталину "...русских военнопленных нет - русский солдат бьется до смерти. Если же он выбирает плен, то он автоматически исключается из русской общности"
Найденные упоминания, подобные этой иной фразы - также не содержат источников - при этом упоминается представитель Международного Красного Креста граф Фольке Бернадотт:
http://www.time4news.org/content/synovya-russkogo-kronosa
Сталин заявил руководителю шведского Красного Креста графу Бернадотту: «Русских военнопленных нет — русский солдат бьется до смерти; если же он выбирает плен, он автоматически исключается из русской общности ».
Сталин отверг предложение Международного Красного Креста о помощи, сказав: «Нет русских военнопленных. Русский солдат бьется до смерти. Если он выбирает плен, то он автоматически исключается из русской общности»
Все эти цитаты объединяет одно - отсутствие источника
.
Upd. 1
- .
Изучив архивные данные сотрудники общества «Наука ХХI» пришли к выводу, что утверждения о массовых репрессиях устроенных Сталиным в отношении красноармейцев, побывавших в плену, не являются действительностью.
Кандидат исторических наук генерал-майор в отставке Александр Кирилин выяснил, что после победы в СССР вернулось более 1 миллион 800 тысяч советских воинов, побывавших в плену. Всю массу этих людей направили в специальные лагеря, где сотрудники НКВД выясняли степень виновности каждого бывшего пленного. Главной задачей было выявление лиц, сотрудничавших с немцами.
Такая практика была характерна не только для СССР, но для всех воюющих стран, которые также пытались определить предателей и диверсантов врага. Из почти 2 миллионов бывших военнопленных тюремные и лагерные сроки, зависящие от степени вины, получило 333,4 тысяч человек.
В работе по изучению репрессированных-помилованных историки опираются на «Справку о ходе проверки бывших окруженцев и военнопленных», которая находится он в Хранилище историко-документальных коллекций. Согласно документу из рядовых и сержантов в армию вернули 79%, а офицеров оправдано более 60%. С рядовыми красноармейцами дела обстояли не так серьезно, а вот к офицерам внимание со стороны работников НКВД и СМЕРШа было повышенное. При этом работа сотрудников спецорганов строго регулировалась служебными документами.
Особенно детально НКВД рассматривало обстоятельства пленения советских генералов, и сотрудничали ли они с врагом. Показательна история военачальника 12-й армией генерал-майора Павла Понеделина и командира стрелкового корпуса Николая Кириллова, которые попали в плен в августе 1941 года. Фрицы умело разыграли эту карту и для пропаганды запечатлели командиров в кругу офицеров вермахта, а листовки с этими изображениями оперативно забросили в окопы к советским бойцам.
Приказом No 270 от 16 августа 1941 года оба высших командира объявили предателями, а их самих заочно приговорили к расстрелу. Семьи генералов, в том числе родителей жен, арестовали и репрессировали. Следствие по освобожденным из плена военачальникам длилось пять лет и только после выяснения всех деталей они были расстреляны. Обоих реабилитировали в 1956 году. Вина Понеделина, которого из лагеря освободили американцы и отказавшегося от перехода на их сторону, заключалась в негативных высказываниях о Сталине и лояльном отношения к захватчикам и власовцам.
Справедливости ради следует сказать, что не все генералы обвинялись предателями. Так командующий отдельной армией генерал-майор Михаил Потапов, находящийся в плену с осени 1941 был полностью оправдан советской властью. После войны он отучился в Академии Генерального штаба. Из 41 высшего офицера, побывавшего в плену, 26 генералов восстановили в должности, что равняется 63% от общего числа.
Большинство пленных по советским донесениям проходили как пропавшие без вести. Таких за всю войну было 5 миллионов красноармейцев, в то время как через немецкие лагеря прошло 4,5 миллионов советских граждан. Среди военнопленных числилось чуть более 100 тысяч бойцов. Родственники пропавшего красноармейца получали справку, со всеми имеющимися сведеньями и припиской, что документ не является причиной для оформления пособия. Таким образом, власть экономила на материальных выплатах и пайках для семьи пленного.
Исследователям так и не удалось отыскать документального подтверждения фразы Сталина: «У нас нет военнопленных, а есть предатели». Однако в послевоенном СССР, к людям, побывавшим в плену или угнанным на принудительные работы, относились негативно. Даже узникам концлагеря или людям, проживающим в оккупированных регионах, могли сказать, что они отсиживались у немцев, пока другие за них сражались на фронте.
Миф о Сталине и предателях следует искать в сложном для фронта и всей страны 1941 году. Гитлеровцы проводили среди пленных красноармейцев серьезную идеологическую работу и при помощи формулы пленный-предатель, офицерам и солдатам внушалась мысль, что в случае победы СССР их обвинят в измене. Это предположение находит подтверждение в документах допросов проведенных сотрудниками НКВДистами и СМЕРШовцами.
Еще одним первоисточником мифа могла стать сцена общения Сталина и представителей Красного Креста из фильма «Освобождения», снятого Юрием Озеровым. В разговоре с Константином Симоновым маршал Георгий Жуков сказал, что предателями пленных впервые назвал Лев Мехлис нарком государственного контроля.
В человекокровожадных фраз, приписываемых лидерам СССР.
"Крылатые фразы" Иосифа Виссарионовича Сталина , которых он не произносил. А произносили креативные писатели Перестройки.
* * *
"У нас нет военнопленных. У нас есть предатели."
Фраза, приписываемая Сталину - "В Красной Армии нет военнопленных, есть только предатели и изменники Родины" .
а) И.Хавкин в своей статье "Немецкие военнопленные в СССР и советские военнопленные в Германии. Постановка проблемы. Источники и литертура" приводит эту фразу, ссылаясь на "Справку комиссии по реабилитации жертв политических репрессий" // Новая и новейшая история , 1996, №2, с. 92.
Что интересно - такая фраза там действительно есть - так называется одна часть данной справки.
Но никакой ссылки на то, откуда взята эта фраза, где, когда и кому сказал это Сталин - не приводится.
Самое интересное - в справке вообще нет ссылок. Только во вступлении упоминаются названия архивов, в которых работали.
Есть версия, что эта фраза якобы произнесена Сталиным в беседе с представителем Международного Красного Креста графом Бернадоттом и цитируется в его мемуарах.
Фраза в пересказах формулируется так: «…русских военнопленных нет — русский солдат бьется до смерти. Если же он выбирает плен, то он автоматически исключается из русской общности» , что несколько меняет ее смысл, т.к. «русская общность» является моральной категорией, а не юридической, т.е. «пленных мы будем презирать, но пленных-то вы нам верните и конвенции по военнопленным соблюдайте».
б) Версия Симонова (Мехлис)
К.Симонов в книге "Глазами человека моего поколения" (1979) рассказывает о разговоре с Г.Жуковым .
Цитата:
"В мае 1956 года, после самоубийства А. Фадеева, я встретил Жукова в Колонном зале, в комнате президиума, где собрались все, кому предстояло стоять в почетном карауле у гроба Фадеева. Жуков приехал немного раньше того времени, когда ему предстояло стоять в почетном карауле, и вышло так, что мы полчаса проговорили с ним, сидя в уголке этой комнаты. Тема разговора была неожиданной и для меня, и для обстоятельств, в которых происходил этот разговор. Жуков говорил о том, что его волновало и воодушевляло тогда, вскоре после XX съезда. Речь шла о восстановлении доброго имени людей, оказавшихся в плену главным образом в первый период войны, во время наших длительных отступлений и огромных по масштабу окружений... А что у нас, — сказал он, — у нас Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу: "Каждый, кто попал в плен, — предатель родины" и обосновывал ее тем, что каждый советский человек, оказавшийся перед угрозой плена, обязан был покончить жизнь самоубийством, то есть в сущности требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийц."
в) Версия власовцев
В советской киноэпопее "Освобождение" (1976) есть эпизод приезда ген. Власова в лагерь Заксенхаузен для вербовки военнопленных.
Цитата:
Человек в штатском снимает шляпу, подходит к микрофону. Он говорит по-немецки, каждую его фразу переводит на русский язык адъютант генерала:
Мое имя — Артур фон Кристман. Я представляю германский Красный Крест. Вот сообщение швейцарских газет, — человек развернул газету: — "Делегация Международного Красного Креста отправилась из Швейцарии в Москву, чтобы обсудить с советскими властями меры помощи русским военнопленным. С большим трудом делегация добилась встречи со Сталиным. Он выслушал представителей швейцарского Красного Креста и ответил: «У нас нет военнопленных. У нас есть только предатели"
Фраза "У нас нет пленных, есть только изменники" в различных вариациях действительно была важнейшей частью немецкой агитации в лагерях для военнопленных , о чем рассказывают многочисленные воспоминания очевидцев.
Что касается власовцев, то в январе-феврале 1946г. интернированные бойцы РОА, содержавшиеся в лагере Платтлинг, написали Элеоноре Рузвельт письмо "Спасите наши души" , в котором среди прочего говорится:
Цитата:
"Известно ли Вам, что Сталин отказался от своих военнопленных, волею военного случая оказавшихся в немецком плену, объявив их изменниками родины" /приказ N260 от сентября 1941 года/. Молотов заявил, что "у нас нет военнопленных, а есть дезертиры из Красной армии". (цит. по Б.Кузнецов "В угоду Сталину", 1957 )
Автором письма был, по всей видимости, генерал-майор РОА Меандров , бывший начальник отдела пропаганды Комитета освобождения народов России , вскоре выданный советским властям и повешенный вместе с Власовым. В письме говорится, конечно, о приказе 270.
* * *
"Одна смерть - это трагедия. Миллионы смертей - это статистика"
Фразу принято приписывать Сталину. Однако никем не найдено, где, когда Сталин её говорил. Мало того, уж очень она похожа на фразу из романа Ремарка "Черный обелиск" (1956), где речь идёт о потерях немцев в Первой мировой:
"Мы смотрим на вечернюю зарю. Пыхтя, подходит поезд и исчезает в черном дыму. Странно, думаю я, сколько убитых видели мы во время войны — всем известно, что два миллиона пали без смысла и пользы, — так почему же сейчас мы так взволнованы одной смертью, а о тех двух миллионах почти забыли? Но, видно, всегда так бывает: смерть одного человека — это смерть, а смерть двух миллионов — только статистика."
Так что это чьё-то умышленное враньё, запущенное скорее всего после смерти Сталина и основанное на принципе "ну всем ведь известно..."
* * *
"Смерть решает все проблемы. Нет человека — нет проблем".
Сталин сам никогда не говорил этой фразы, и впервые она появилась в романе Рыбакова "Дети Арбата" , опубликованном летом 1987 года.
Знаменитое «сталинское» изречение придумано писателем Анатолием Рыбаковым, в чём тот неоднократно признавался
. Вот фрагмент из беседы Рыбакова с главным перестроечным идеологом Александром Яковлевым:
«Яковлев:
Я понимаю, конечно, у вас художественная проза, но ваш роман читается как реальная история, будто эти исторические лица действительно так говорили. Меня поразила одна фраза Сталина. Он приказывает расстрелять белых офицеров, ему возражают: незаконно, возникнут проблемы. Сталин отвечает: "Смерть решает все проблемы. Нет человека — нет проблем". Где Сталин это сказал? В его сочинениях такого нет.
Я спросил одного специалиста по Сталину:
"Может быть, в чьих-то воспоминаниях о Сталине это есть?" Он ответил: "Нигде нет, Рыбаков сам это придумал". Рискованно, надо сказать… Такие слова! "Смерть решает все проблемы. Нет человека — нет проблем". Это значит — убивай, и дело с концом! Это — людоедская философия. Вы действительно сами выдумали и приписали Сталину эту фразу?
Рыбаков:
Возможно, от кого-то услышал, возможно, сам придумал. Ну и что? Разве Сталин поступал по-другому? Убеждал своих противников, оппонентов? Нет, он их истреблял… "Нет человека — нет проблем…" Таков был сталинский принцип. Я просто коротко его сформулировал. Это право художника».
* * *
Месть - это блюдо, которое нужно подавать холодным.
Согласно Википедии это поговорка, появившаяся в английской форме "revenge is a dish best served cold" в 1846 году в переводе французской новеллы Mathilde (автор - Marie Joseph Eugène Sue)
